Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855 – 1879 - Дмитрий Оболенский

2-го августа. Едва прошло три месяца, как в последний раз я написал в этой тетради, а сколько с тех пор совершилось событий, не говоря уже о наших домашних делах. Война Пруссии с Францией в полном разгаре, и победоносное прусское войско быстро идет вперед на французскую территорию. На днях ожидают решительного и кровопролитного генерального сражения, от которого зависеть будет будущая судьба Франции. Кажется, еще не было в истории примера, чтобы в такое короткое время сильная воинственная держава, столь уверенная в своей непобедимости, начавшая внезапно, почти без предварительных переговоров, войну, была так скоро поставлена в самое критическое и опасное положение. Достаточно было пруссакам одержать две победы над частью французской армии и вторгнуться внутрь края, чтобы ошеломить всю Францию, возбудить в Париже серьезные беспорядки, поднять вопросы династии, одним словом — произвести такую неурядицу, что едва ли Наполеон будет в состоянии удержаться на престоле, даже и в том случае, ежели войско его одержит победу. Мы, благодаря Богу, сохраняем строгий нейтралитет, хотя, видимо, сочувствие государя на стороне Пруссии. Ежели смотреть только на повод, послуживший к началу войны, то, конечно, нельзя не признать, что французы слишком явно и нахально возбудили кровопролитие, которое будет ужасно. Политика Бисмарка, конечно, должна была, рано или поздно, произвести европейскую войну, но французы распорядились так, что нельзя не признать их виновниками начавшейся резни.

Для нас же успех немцев грозит в будущем большими опасностями, потому в особенности, что в политике нашей личные симпатии и родственные чувства играют слишком большую роль. С другой стороны, и Франция так постоянно относилась к нам враждебно, что и ей успехов желать не можем мы. Уже одно то обстоятельство, что вся польская партия[174] сочувствует Франции и желает ей успеха, показывает, что польза для нас от этого успеха сомнительна. Наполеон должен горько раскаиваться, что вместо союза с нами он постоянно враждовал против России. Ежели со временем французское правительство будет мудрее и нам пошлет Бог людей, для которых интересы национальной политики будут преобладать над всеми прочими интересами, тогда союз с Францией будет возможен, а при этом союзе и Германия нам не будет страшна. Наступают опять крайне интересные и, может быть, тяжелые времена. Дай Бог нам сохранить нейтралитет. Чужая беда может быть нам в пользу.

В начале мая, по случаю отъезда Зеленого, я вступил в управление министерством. Первое время частые заседания Государственного совета, Комитета министров, Главного и Польского комитетов, а также Сената отнимали у меня много времени и я был очень занят. В Государственном совете я говорил три раза. Первый мой дебют был довольно удачен, я говорил по спорному гражданскому делу Никитина с наследниками Любомирского, я говорил против мнения министра юстиции графа Палена и возражал также бывшему министру юстиции графу Панину — со мной согласилось огромное большинство, и государь утвердил потом мнение большинства. Судьба привела меня впервые слышать там бывшего министра юстиции графа Панина, под начальством которого я начал службу и продолжал ее с лишком 12 лет, и голос этот я слышал в первый раз, чтобы с успехом возражать ему. Другой раз я говорил также по гражданскому делу против единогласного мнения Государственного совета, и со мною согласились все единогласно. Третий раз, по таможенному делу о представлении канцелярским чиновникам прав службы, я говорил против единогласного мнения Департамента экономии и министра финансов, и тоже со мною согласились единогласно. Этим началом я, кажется, поставил себя в выгодное положение перед Государственным советом.

Несмотря на этот успех, мнение мое относительно этого учреждения не изменилось. Ни одно дело там серьезно не рассматривается и рассматриваться не может. В дела министерства я уже вошел настолько, что имею общее понятие о них. Лесная часть, на мой взгляд, находится в самом неустроенном положении, заняться ею совершенно необходимо во всех отношениях. Главный недостаток заключается в самом учреждении. Улучшение личного состава ничего не поможет, сами основания администрации, кажется, неверны. Учебные заведения тоже, мне кажется, не имеют разумного направления и практической пользы. Все прочие части идут недурно и скоро будут подлежать упразднению. Личный состав министерства очень хорош. Чувствую, что к преобразованию лесной части невозможно приступить, не изучив ее весьма тщательно и подробно. Надо узнать ее так близко, как я узнал таможенную часть, но на это нужно много труда и свободного времени для изучения дела на месте. Чувствую также, что старею, потому что нет уже прежней энергии и охоты для усиленной и скучной на первое время работы. В начале мая государь уехал в Эмс, а потому я личных докладов не имел, но посылал доклады письменные, текущие же бумаги докладывались здесь наследнику, который просил приезжать к нему лично только по делам экстренным или требующим особых объяснений, а так как таковых у меня не было, то я ни разу у него с личными докладами не был.

По возвращении государя из Эмса я езжу к нему с докладами по понедельникам. До сих пор я имел три доклада. Все они сошли благополучно — никаких особых объяснений не имел, и доклады были очень коротки. В последний раз я нашел государя в особенно хорошем расположении духа, что приписываю полученным за два дня известиям о прусских победах. Я был у государя в этот день вместе с Горчаковым, который только накануне вернулся из-за границы и отсутствие которого в такое важное в политическом отношении время казалось всем не только странным, но и неприличным. Объявление войны застало его за границей. Он не хотел возвращаться, ожидая вызова, а государь, вероятно, не хотел его вызывать, чтобы он не подумал, что без него не могут обойтись. И, таким образом, время проходило, а между тем государь должен был лично вести все переговоры с посланниками, и в особенности с прусскими, которые живьем живут в Петербурге. Эти частые интимные разговоры были крайне неудобны и даже опасны тем, что, по принятому теперь обычаю, все дипломатические ноты печатаются всеми конституционными державами в разных желтых, синих, красных и проч. книгах и каждому разговору могли придать неподобающее значение. Государь, наконец, решился вызвать Горчакова, но при этом не желал, чтобы было известно, что он его вызывает. Горчаков, кажется, был доволен приемом государя, жалуется на старость и недуги, ко мне по-прежнему очень любезен. Он живет в Петергофе, и моя квартира в Петергофе рядом с его комнатами, так что, когда я бываю в Петергофе, мы часто видимся.

22-го июля в Петергофе выход, обед и вечер, большая иллюминация с фейерверком, на другой день большой бал, а 27-го маленький бал на ферме, куда была звана одна Вавочка, без меня. К Вавочке все цари очень любезны.

12-го августа. Вчера я был с докладом в Петергофе. После доклада, при котором ничего замечательного не происходило, государь прочел мне полученную им депешу, из которой видно, что французы после дела 6-го (18-го) августа совершенно заперты в Меце и не имеют больше сообщения с Парижем. Вероятно, пруссаки, обложив теперь частью войска, пойдут прямо на Париж. Государь, видимо, радуется успеху прусского оружия, в нем, кроме врожденной кровной симпатии, видна тоже уверенность, что с пруссаками он будет ладить, ибо не опасается с их стороны каких-либо враждебных к нам отношений. Также, я думаю, он не без удовольствия смотрит на кару, постигшую Наполеона, отцу его и ему наделавшего столько неприятностей. Действительно, положение этого загадочного баловня судьбы ужасно. Если бы злейшему врагу его было поручено придумать жесточайшую казнь, то, конечно, он не мог бы придумать ничего, даже близко подходящего к тем нравственным и физическим мукам, через которые он уже проходит и еще будет проходить. Теперь самое трагическое в его положении — это молчание о нем не только в правительственных и высших сферах, но даже и в прессе, о нем даже никто не справляется, где он, точно его уже нет на свете. Императрица Евгения от имени его подписывает еще кое-какие декреты, но это только одна пустая форма. В сущности, империи и императрицы уже во Франции нет, что будет — одному Богу известно… После доклада государь пригласил меня обедать. Кроме меня, еще обедали князь Горчаков, Милютин и Урусов. За обедом тоже речь зашла о том, что будет во Франции. Говорили о временном правительстве. Государь заметил, что Тьер, вероятно, будет играть в этом правительстве важную роль. А потом, вероятно, будут царствовать Орлеанские. Я заметил, что прежде, вероятно, будут главенствовать Рошфор с Кавеньяком — государь того же мнения. Разумеется, теперь невозможны еще какие-нибудь попытки нейтральных держав к примирению. Но после такой ожесточенной и кровавой войны мудрено предположить, чтобы последствия были несоразмерны с жертвами; не думаю, чтобы кончилось дело каким-нибудь частным территориальным приобретением одной стороны в ущерб другой, или исправлением изменением каких-либо существующих трактатов.