Час презрения - Анджей Сапковский

Голубой обеими руками ухватился за рукоять топора, глубоковрезавшегося в нагрудник Крылатого, сгорбился и уперся в стремена, пытаясьвыбить противника из седла. Крылатый с размаху ударил его булавой раз, другой,третий. Кровь брызнула из-под козырька шлема на голубые латы и шею сивки.Крылатый ударил гнедого шпорами, прыжок коня вырвал острие секиры из егонагрудника, качающийся в седле Голубой выпустил из рук рукоять топора. Крылатыйперехватил булаву правой рукой, налетел, страшенным ударом пригнул головуГолубого к конской шее. Схватив поводья сивки свободной рукой, нильфгаардецдубасил булавой, голубые латы звенели, как железный горшок, кровь текла из-подпромятого шлема. Еще удар – и Голубой рухнул головой вперед под копыта сивки.Сивка отскочил, но гнедой Крылатого, явно натренированный, с грохотом лягнулупавшего. Голубой еще был жив, о чем свидетельствовал отчаянный рев боли.Гнедой продолжал топтать его с таким упорством, что раненый Крылатый неудержался в седле и свалился рядом.

– Позабивали дружка дружку, сукины дети, – охнулловчий, державший Цири.

– Господа лыцари, чума на них и зараза, – сплюнулдругой.

Слуги Голубого поглядывали издали. Один завернул коня.

– Стой, Ремиз! – крикнул Скомлик. – Куда ты?В Сарду? На виселицу торописси?

Слуги остановились, один глянул, заслонив глаза рукой.

– Скомлик, ты, што ль?

– Я. Подъезжай, Ремиз, не боись! Лыцаревы разборки ненаша забота!

Цири вдруг решила, что пора кончать с апатией. Она ловковырвалась у державшего ее ловчего, подскочила к сивке Голубого, одним прыжкомвзлетела в седло с высокой лукой.

Возможно, ей и удалось бы сбежать, если б слуги из Сардыбыли не в седлах и не на отдохнувших конях. Они запросто догнали ее, вырвалиповодья. Она соскочила и помчалась к лесу, но конные догнали ее снова. Один наскаку схватил ее за волосы, рванул, поволок. Цири крикнула, повисла на егоруке. Конник кинул ее прямо под ноги Скомлику. Свистнула нагайка. Цири взвыла исвернулась клубком, заслоняя голову руками. Нагайка свистнула снова и хлестнулаее по рукам. Она отпрыгнула, но Скомлик подскочил, пнул ее, потом прижалботинком крестец.

– Сбежать удумала, змейство?

Свистнула нагайка. Цири снова вскрикнула. Скомлик опять пнулее и проехался нагайкой.

– Не бей меня! – крикнула она.

– Ага, заговорила, зараза! Расшнуровала хайло-то. Вот яте щас!

– Опомнись, Скомлик! – крикнул кто-то изловчих. – Жизню хошь и из ей выколотить аль как? Она стоит сильно, штоб еедоконать-та!

– Ясны громы, – сказал Ремиз, слезая сконя. – Неужто та, котору Нильфгаард ишшет уже неделю как?

– Она.

– Ха! Все гарнизоны ее ишшут. Кака-то важна дляНильфгаарда персона! Вроде какой-то сильный маг наворожил, што она должна бытьгдей-то тут. В тутошних местах! Болтали в Сарде. Где отыскали-та?

– На Сковородке.

– Не могет того быть!

– Могет, могет, – зло сказал Скомлик,скривившись. – Взяли мы ее, награда наша! Че стоите навроде кольев? А нуспутать пташку и на седло! Топаем отседова, парни. Живо!

– Благородный Сверс-та, – начал один изловчих, – вроде бы ишшо дыши…

– Долго не подышит. Пес с им. Едем прямо в Амарильо,парни. К префекту. Предоставим ему девку-та и отхватим награду.

– В Амарильо? – Ремиз почесал затылок, глянул наполе недавней брани. – Там-то уж нам палач точно! Чево скажешьпрефекту-та? Лыцари побиты, а вы, стал быть, целы? Как все дело на явь выйдет,префект велит вас повесить, а нас этапным ходом отошлет в Сарду… А тадыВарнхагены шкуру с нас живьем сдерут. Вам-та, может, и в Амарильо дорога, а помне так лучшей в леса податься…

– Ты ж – мой свояк, Ремиз, – сказалСкомлик. – И хоша ты есть песий хвост, потому как сестру мою поколачивал,все ж как-никак родня. Потому шкуру твою сберегу. Едем в Амарильо, говорю.Префект знат, что промеж Сверсами и Варнхагенами вражда. Встренулись, побилиодин другого, обнаковенная меж ими штука. Чево мы-та могли? А девку, гляньте намои слова, мы нашли позжее. Мы ловчие. Отноне ты тож ловчий, Ремиз. Префекттого не знат, всколькиром мы со Сверсом поехали. Не сочтет…

– Ты ничего не запамятовал, Скомлик? – протяжноспросил Ремиз, глядя на второго слугу из Сарды.

Скомлик медленно обернулся, потом мгновенно выхватил нож и сразмахом вбил его слуге в горло. Слуга взвизгнул и повалился на землю.

– Я ничего не забываю, – холодно сказалловчий. – Ну таперича мы уж тута токмо одни свои. Свидетелев нету, да иголов для дележки награды не больно много. По коням, парни, в Амарильо! Впередуеще добрый шмат пути, тянуть нечего!

Выехав из темной и влажной буковины, они обнаружили у подножиягоры деревушку – несколько крыш внутри кольца из низкого частокола,огораживающего излучину небольшой речки.

Ветер принес запах дыма. Цири пошевелила занемевшимипальцами рук, притянутых ремнями к луке седла. Вся она вконец одеревенела,ягодицы болели немилосердно, докучал полный пузырь. Она не слезала с седла свосхода солнца. Ночью не передохнула, потому что ее руки привязали к рукамлежавших по обе стороны ловчих. На каждое ее движение ловчие отвечали руганью иобещаниями поколотить.

– Деревня, – сказал один.

– Ага, – ответил Скомлик.

Они спустились с горы, копыта лошадей захрустели по высоким,спаленным солнцем травам. Вскоре вышли на покрытую выбоинами дорогу, ведущуюпрямо к деревне, к деревянному мостику и воротам в частоколе.

Скомлик остановил коня, приподнялся на стременах.

– Што за деревня? Никогда тута не бывал. Ремиз, знашьэто место?

– Ране, – сказал Ремиз, – деревню звали БелаРечка. Но как начались беспорядки, несколько тутошних пристали к бунтовшшикам,то Варнхагены из Сарды пустили тута красного петуха, людишек перебили альбопогнали в неволю. Таперича одни нильфгаардские поселенцы здеся обретаются,новопоселенцы, стал быть. А деревушку в Глысвен перекрестили. Поселенцы тутошниенедобрые, упрямые люди. Говорю – не надыть тута останавливаться. Едем дале.

– Коням передых нужон, – запротестовал один изловчих. – И еда. Да и у меня кишка кишке кукиш кажет. Што намновопоселенцы, говно, замухрышки. Махнем им перед носом приказом префекта,префект-та тожить нильфгаардец, как и они. Увидите, в пояс нам поклонятся.