Карибский брак - Элис Хоффман

Они пошли по направлению к Дроннингенс-гейд и стали подниматься по лестнице, где, согласно преданию, перехитрили оборотней, охотившихся на беглых рабов, заставив их искать отсутствующую сотую ступеньку. Камиль по-прежнему пребывал в растерянности. Если уж кто-то и мог пойти вслед за ним в гавань, чтобы помочь с багажом, так это отец, а не мадам Пиццаро. Он волочил за собой чемодан, словно нанятый носильщик. Он взмок от пота, рука у него болела. Мать же без труда несла картину, хотя она была довольно громоздкой, и с легкостью девушки поднималась по ступенькам. Она была явно сильнее, чем казалась. Пусть, конечно, возьмет себе пейзаж, если хочет, подумал он, гадая, чем именно привлекла ее картина.

Портрет Жестины хранился в ее спальне и был доступен немногим, а новую картину Рахиль повесила в гостиной над кушеткой, где не заметить ее было невозможно. Тем более что она была такой необычной – не столько реальный морской пейзаж, сколько приснившийся. И сама эта необычность картины приковывала к ней взгляд. Некоторые из старших братьев смеялись над тем, что пейзаж не похож на действительность, но Ханну, старшую из сестер и двоюродную тетку Камиля, он завораживал. Придя как-то в гости к приемным родителям, она долго рассматривала картину и сказала Камилю:

– Я не думала, что ты так талантлив.

Камиль смущенно поблагодарил ее за комплимент и недоуменно добавил:

– Не понимаю, почему мама захотела взять ее. Она же не любит живопись, тем более мою.

– Ты ошибаешься, – возразила сестра.

Ханне казалось, что она помнит тот день, когда Рахиль стала ее приемной матерью, а может быть, просто Розалия столько рассказывала ей об этом, что событие четко запечатлелось в ее мозгу. Она была тогда совсем крошкой, но маленькие дети запоминают больше, чем думают взрослые. Она знала, что Розалия готовила куриный суп с лаймовым соком, что Рахиль сравнила ее, Ханну, с колокольчиком и, взяв на руки, убаюкивала песенкой. По воскресеньям Ханна часто заходила в гости к Розалии. Она любила слушать ее рассказы как о двух старших братьях, ныне солидных мужчинах среднего возраста, так и о своем отце Исааке, а также о своей настоящей матери, которая не хотела умирать, пока дочери не дадут имя и она не будет спасена от притязаний Лилит. Рахиль же иногда читала детям Ханны истории из своей старой тетрадки, и дети завороженно слушали их.

– Мама часто говорит о тебе, – сказала Ханна. – Ты ведь у нас в семье единственный, кто наделен таким талантом. Она все время твердит это. Теперь я вижу, что не зря.

Камиль изумленно посмотрел на нее, не в силах поверить, что мать так отзывается о нем. Но по глазам сестры он видел, что это правда. Ханна вытащила его на прогулку с собой и своими младшими дочерями. Они бесцельно гуляли, пока не забрели на кладбище. Камиль засмеялся.

– Похоже, это семейная традиция. Бродить без цели и оказаться в конце концов в самом худшем месте на земле.

– Здесь красиво, – возразила Ханна. Она отвела его к могилам семейства Пети. Дети плясали и веселились. Он так и не вспомнил их имена. У одной из девочек были голубые глаза, у другой по всему лицу были рассыпаны веснушки. Они носили льняные платьица, чулки были скатаны вниз, обнажая ноги. Девочки подбрасывали охапки сухих листьев в воздух, и они дождем сыпались на землю.

– Мы с мамой постоянно приходим сюда и кладем цветы на могилу моей первой матери, – сказала Ханна.

В восточной вазе действительно стояли цветы – такие свежие, будто их и не срывали с веток. Девочки подошли к Ханне и Камилю поближе. Возможно, они боялись привидений. Камиль не сразу заметил, что обе они ухватили его за руки. Вокруг жужжали пчелы. Да, Ханна была права. Это было, может быть, самое красивое место на земле. На глазах у него навернулись слезы.

– Возьми это с собой, когда поедешь, – сказала Ханна, вручая ему ветку с цветами. – Когда ты не будешь знать, что бы такое еще изобразить, вспомнишь это кладбище.

– Я не собираюсь никуда уезжать, – ответил Камиль. – Время для этого упущено.

Работая бок о бок с отцом, он стал чувствовать ответственность за их дело. Жизнь на Сент-Томасе была тяжким бременем для него, которое он мечтал скинуть, но теперь это было невозможно. После смерти братьев он должен был занять их место. Другого варианта не было. Так что он работал спокойно и старательно, не спал в складском помещении и не писал на берегу картины вместо того, чтобы принимать прибывшие морем товары. Но по ночам ему снился Париж, и во сне он спрашивал Лидию, может ли быть так, что ты любишь какое-то место и в то же время хочешь его покинуть. Она давала ему обтянутый кожей маленький, но мощный телескоп из стали и меди, и он смотрел в него на созвездия, висевшие над ним на ночном пологе, – на Рыб, Краба, Льва и Ориона.

По вечерам он гулял, как делал его отец, когда приехал на остров, и как делал он сам, когда вернулся из Парижа и не знал, куда себя деть. Он поднимался по дорогам, вьющимся среди холмов. Он наблюдал с большой высоты, как меняется цвет моря, как при скоплении облаков он становится уже не зеленым, а оловянным. Он сходил к старому форту, прозванному вратами ада, потому что туда привозили столько рабов, что невозможно было их сосчитать. Теперь форт был пуст, камни были выщерблены пулями, некоторые совсем вывалились и рассыпались в пыль. Он прошелся мимо дома мадам Галеви. Кто-то постарался восстановить старый особняк: на нем красовались новая крыша и новые зеленые ставни, за домом был ухоженный сад, где росли розы, привезенные из Англии и Южной Каролины. Выйдя за пределы города, он дошел до дома, где жила миссис Джеймс с дочерью, внуками и правнуками. Один из внуков, заметив Камиля, вышел ему навстречу.

– Я много разговаривал с ней, когда она работала у мадам Галеви, – объяснил Камиль молодому человеку. – Можно даже сказать, что я работал на нее тоже – приносил продукты.

Оказалось, парня зовут Роланд и он старший брат Ричарда, того мальчишки, который прибежал в магазин к Камилю в тот день, когда к ним явилась дочь мадам Галеви. А сам Ричард, бегавший так быстро, что Камиль с отцом едва успевали за ним, утонул прошлым летом. Все члены семьи до сих пор носили черную повязку на левой руке в память о нем. А у Роланда черная повязка была и на правой руке.

– Это в память о бабушке, – сказал Роланд. – Она умерла полгода назад.

Роланд был такого же роста, как и Камиль, но плотнее и лучше сложен. Роланд сказал, что он пекарь, как и бабушка, и работает в городе, в «Гранд-отеле». А в этот день он навещал свою мать, которая тоже была уже стара. У Роланда было много дел и обязанностей, и хотя у него имелись старшие братья, он считался главой семьи, так как был очень ответственным человеком.

– Бабушке было девяносто три, когда она умерла. И даже в последний день она говорила о том, как спасла ребенка, чуть не захлебнувшегося во время дождя. Она всегда жалела, что не усыновила его. Это, часом, были не вы?

Камиль отрицательно покачал головой. Он знал, кто был этим ребенком, но не стал говорить этого Роланду. После смерти миссис Джеймс он был единственным, кому было известно, что мальчика, родившегося у дочери мадам Галеви и оставленного ею возле кладбища, звали Аарон Родригес.