Воровская трилогия - Заур Зугумов

Я лежал на одной из трех лавок в ситцевых шароварах и обмахивался хозяйским вафельным полотенцем, мокрым от пота, когда услышал, как конвой кого-то подсаживает в «воронок». Перевернувшись со спины на бок в сторону двери и внимательнее приглядевшись – а в «воронке» в любое время суток был полумрак, – я даже вскрикнул от удивления и неожиданности, узнав в этом сгорбленном, ворчливом, одышливом незнакомце Песо. Он тоже сразу узнал меня, но без малейшего удивления. Мы по-братски обнялись, и я помог ему расположиться.

Мы присели на лавочку, и, пока «воронок» ехал до станции, я вкратце успел рассказать, как здесь очутился. То же, что касалось зоны, он знал, лежа на больничке, не хуже меня, но все же некоторые новости он еще не успел узнать: не было подходящего курьера, и я их ему поведал.

Что же касалось самого Песо, то ему все та же комиссия в связи с тяжестью болезни тоже изменила особый режим на строгий. Главный вопрос, конечно, заключался в том, на какую зону он попадет. Но вопрос этот волновал только меня, ибо очень редко кому доводилось приходить на зону с ворами, да еще с такими, как Песо.

Вору же не было разницы, куда его везут: там, где был вор, там все было воровское: порядок, законы, жизнь.

На станции мы просидели в «воронке» с Песо еще с полчаса, пока нас не поместили в купе «столыпина», где уже находилось несколько человек сродни нам. В те времена в купе «столыпина» вместе сажали только тех, у кого в деле большими буквами было написано «ВОР», иногда и тех, у кого была надпись «придерживается воровских идей», но чаще всего к ворам не подсаживали никого. Теперь менты сделали некоторое исключение по одним им известным причинам, и вчетвером мы спокойно доехали до станции Железнодорожная, то есть я вновь прибыл туда, откуда бежал.

Для Песо же было двойной неожиданностью, когда его определили, так же как и меня, на «тройку». Дело в том, что Княж-погостское управление считалось самым худшим в Устимлаге. Что же касалось «тройки», то благодаря Юзику ее считали самой худшей из всех трех зон. Ну а появление такого вора, как Песо, естественно, было в первую очередь не на руку куму.

Но на этот раз палочку, видно, держал другой дирижер, так что куму пришлось принять этого уркагана.

К тому времени ни на «тройке», ни во всем Княже никого из воров не было. Хорошо помню, как тогда встречать Песо к вахте вышла вся «блатная тройка». Приезд на зону вора – большое событие в жизни лагеря, а уж такого, как Песо, – тем более, но особых перемен и новшеств оно за собой не принесло. Это было и понятно, ведь в лагере уже давно твердо был установлен воровской ход. Другой вопрос, чего это стоило бродягам все время поддерживать его с таким кумом, как Юзик, по большому счету никого не волновал. Страдать все привыкли и страдали. На войне как на войне… Да и очередной урка Боря Армян покинул зону не так давно.

И здесь, на «тройке», мы жили с Песо в одной секции и числились в одной двадцатой бригаде на лесозаводе. За исключением Юзика, все менты ходили к этому уркагану на поклон, почти все харчевались с его доброй воровской руки, а этот змей кум, хотя и был исключением, не оставлял меня ни на один день в покое.

Я до сих пор не могу понять, за что ненавидел меня этот садист. Ничем особенным среди остальных нарушителей режима я не выделялся. Но, видно, у этого демона на этот счет было свое субъективное мнение, и я все же склонен был предполагать, что связано это с побегом. Но от моих предположений легче мне не становилось. Единственным, от кого не мог отмазать меня Песо, был кум. Это, конечно, если не считать, что из десяти раз запала дважды мне все же удавалось уйти от его недремлющего ока, и это, безусловно, было благодаря Песо. Но остальные восемь раз был изолятор, и причем количество суток я тянул себе сам из его лагерного стоса, в котором было в два раза больше тузов, чем в обычной колоде. Если же учесть, что в лагерном стосе колода начинается с семерок, а туз считался у кума как пятнадцать очей, то есть пятнадцать суток, то нетрудно представить и приблизительно подсчитать, по скольку суток приходилось сидеть в изоляторе тем, кто тянул карты из его дьявольской колоды. Так что я гнил в изоляторе по полной кумовской программе.

Дилетанту преступного мира подобное отношение могло бы показаться как бы милостью легавых, ведь по законам того времени в изоляторе достаточно было отсидеть два раза по 15 суток – и этого человека могли (и менты этим пользовались постоянно) посадить в БУР. Но весь садизм ситуации заключался в том, что в БУРе человек сидел как бы на общих основаниях, его отличало в основном то, что, во-первых, приходилось коротать все время в камере, а во-вторых, здесь матрацы давали только на ночь.

Что же касалось изолятора, то здесь ты не мог делать почти ничего, а единственной привилегией, которой мог пользоваться, – дышать, да и то зловонным запахом, постоянно доносившимся из параши.

Правда, была и еще одна привилегия, точнее будет сказать, это было нашим единственным увлечением – если не было в камере стир, их заменяла другая, уверяю, не менее азартная игра, но ее мы придумали сами – это были вшивые бега. На нарах чертили круг. Каждый, кто желал участвовать, заранее отлавливал у себя подходящую вошь (а в том, что они есть, не могло быть даже сомнений) и ждал начала состязаний.

Как только делались ставки, которые обычно оплачивались по выходе из изолятора, вшей опускали одновременно в центр круга, и начинались бега. Я даже не могу передать, каким это было захватывающим зрелищем!

Молодые менты, которые только что пришли на зону и дежурили вместе со старыми ключниками, поначалу диву давались и никак не могли взять в толк, что же мы делаем, сидя в кругу на нарах, и чем так увлечены, ибо наше поведение было сродни поведению людей, сидящих за игорным столом возле рулетки. Старые менты подолгу держали этих салаг в неведении и в этом, видно, находили свой кайф.

Жили же легавые и каторжане обычно мирно, никто никому не грубил и не хамил. Если в день Бог посылал чаю хоть на пару глоточков чифиря, считалось, что день был прожит шикарно, ну а если удавалось еще и выцепить пару напасов махорочки, то можно было считать этот день бархатным подарком судьбы.

Так что благодаря исключительно кумовской заботе я не сидел пока в БУРе, но и изолятор, в котором гнила вся шпана зоны, мы в скором времени вспоминали как санаторий, но об этом позже. А пока мы – повседневные и постоянные обитатели сей мрачной обители, с опаской и постоянной злобой поглядывали на восточную часть зоны, где строился этот самый новый БУР вместе с изолятором. Весь бетон мразье, что его строило, мешало с солью, а Юзик не отходил от них до тех пор, пока при нем не насыпали соль и не размешивали этот раствор. Нужно было такое усердие для того, чтобы в построенной цементной коробке-камере была постоянная сырость. Ни зимой, ни летом стены здесь не просыхали вообще, по ним постоянно стекала вода. Это был прямой путь к чахотке. Все это делалась наглядно и, даже можно сказать, демонстративно, чтобы все видели будущее обитателей этого склепа. Это был один из методов борьбы с нарушителями режима содержания в колонии. Порой уже издали можно было видеть высокую и стройную фигуру этого воплощения садизма и зла на самом верху постройки и, наблюдая, слышать, как он отдает свои козьи приказы.