Малышка, пойдем со мной… - Мартина Коул

Девочка несколько секунд смотрела на экран, пока они устраивались поудобней, а затем печально произнесла:

— Кира была хорошей, не то, что я.

Джоани почувствовала, как сердце вновь застучало в ее груди.

— Расскажи, дорогуша. Расскажи мне, как это было.

— Ах, Джоани, мы с Кирой часто бывали у Лорны. Но Кире у нее не совсем нравилось, она говорила, что там очень грязно и что ты убьешь ее, если узнаешь об этом. Затем появился Малыш Томми, и она стала проводить все время с ним. Я ревновала. Она все время говорила о своем новом друге. Но я знала о Томпсонах, и он знал, что я знала.

У Джоани перехватило дыхание, и она спросила.

— Что ты знала, Бетани?

Она по-прежнему вглядывалась в экран, не желая смотреть Джоани в лицо.

— О его папе.

— Что — о его папе?

— Он всегда засматривался на нее, но он слишком боялся Томми. А Томми не позволил бы своему папе находиться рядом с Кирой.

— Откуда это тебе известно? — спросила Джоани, у которой от волнения пересохло во рту.

Девочка пожала плечами.

— Он заходил в один из домов, куда приводил меня Пиппи.

Джоани закрыла глаза, чтобы отогнать видение, которое возникло при этих словах девочки.

— Мы говорим о Томми или о его отце?

— Не о Томми, а о его папе — Джозефе. Но он ни разу не подошел ко мне, и я делала вид, что не знаю его.

Она искоса взглянула на Джоани.

— Но он никогда не подходил и к Кире, Томми не позволил бы. Это я знаю наверняка.

Итак, отец — педофил. А Томми? Кто все-таки он? Джоани медленно продвигалась к цели.

— Значит, он тебя не трогал — я имею в виду Джозефа Томпсона.

Бетани согласно кивнула.

— Я уже говорила, что он боялся меня. Лорна знала его раньше. Он поставлял детей Пиппи и его приятелю Кьерону. Именно Кьерон организует вечеринки для таких, как Джозеф. Ему это нравится и, в отличие от Пиппи, он симпатичный. Но он предпочитает, чтобы девочки были маленькими-маленькими и тоненькими, как тростиночки. Лучше блондинки. Я ему не подходила. А вот Кьерон любил меня…

Джоани уже наслушалась достаточно, но заставила себя продолжить дознание.

— А где этот дом, куда ты ходила?

— Чаще всего я ходила в Илфорд, рядом с Мортлейк-Роуд. — Бетани ухмыльнулась. — Я бывала и в домах других людей, когда научилась делать все как положено. Пиппи говорил, что я очень способная.

Это было сказано с леденящей душу гордостью. Единственной в жизни похвалы она удостоилась от педофила. Какое преступное злоупотребление невинностью и доверием маленького ребенка!

Джоани почувствовала прилив небывалой злости по отношению к Монике. Она усомнилась в том, что их дружба, пережившая частые взлеты и падения, как на фондовой бирже, переживет и такой поворот.

Бетани продолжала почти мечтательно:

— Некоторые из домов были очень симпатичные, как показывают по телевизору. Мне давали выпить, угощали сигаретами, как взрослую. Я им нравилась, Джоани. Так они говорили. И они давали мне деньги. Моя мама думала, что я занимаюсь кражей в магазинах и затем продаю украденное.

Джоани взглянула в лицо девочки. Ее мягкие волосы уже подсохли и распушились по всей голове. Это придавало ей такой юный вид. Однако в огромных черных глазах застыла печаль, как в глазах тех женщин, с которыми Джоани работала долгие годы.

Ребенок уже познал все, что можно, но самое страшное — то, что ужас от произошедшего дойдет до ее сознания лишь через несколько лет. К тому времени она уже пристрастится к наркотикам и алкоголю, чтобы стереть из памяти дурную жизнь, прожитую в ранней молодости. И на первое место выйдет злоба, которая поглотит ее. Джоани знала это из собственного опыта.

Но нужно было прояснить еще один вопрос.

— А как насчет Киры, что случилось с ней?

Прежде чем ответить, Бетани отпила кока-колу, стоявшую рядом с кроватью.

Джоани видела, что ребенок пытается взять себя в руки.

— Как я сказала, я встретила ее, когда Кира шла в магазин. Мы поссорились — по моей вине. — Девочка не преминула взять вину на себя. — Она побежала, а я — за ней. И тут Пиппи Лайт остановил машину и заговорил с ней.

Джоани чуть не упала в обморок от ужаса.

— Продолжай, дорогая.

— Потом он увидел меня и позвал. Он хотел, чтобы Кира приняла участие в вечеринке. Он сказал ей, что знает тебя.

Она впервые посмотрела Джоани прямо в глаза.

— Понимаешь, я не могла не сделать это. Пиппи меня бы избил, Джоани. Да, я знаю, это так, и, хотя я хотела сказать, чтобы Кира бежала, но… Я была слишком напугана. — Она вновь расплакалась.

— Ты не знаешь, какой он, Джоани! Он бывает очень любезный — говорит тебе, что ты хорошая, а потом — все наоборот. Если не сделать то, что он велит, он прямо сходит с ума. Начинает бить, плеваться. Тянет за волосы… Поэтому приходится делать то, что он говорит. Так легче.

Пиппи Лайт терроризирует даже взрослых. Он, видимо, умирал со смеху, видя, как легко управляемы эти наивные дети. Но ее Кира не такая. Она говорила Кире, что такое ее тело и кто его хозяин.

Бетани смотрела Джоани в глаза, умоляя о понимании.

— Ему невозможно отказать. Просто невозможно!

Джоани услышала звонок в дверь и вздрогнула. Это, должно быть, Моника. Она меньше всего желала видеть ее.

— Наверно, пришла мама, да?

Страх, обуявший Бетани, был очевиден. Моника была бы удивлена, увидев дочь здесь, и, самое главное, ее удивление вылилось бы в побои девочки.

— Будь здесь и успокойся. Пойду узнаю, хорошо?

Джоани вышла из комнаты с тяжелым сердцем. Теперь она не сомневалась, что ее ребенок погиб. И она знала, кто виновен в этом.

Тем не менее ей и в голову не пришло обратиться в полицию.

Это — личное дело; будут тут переливать из пустого в порожнее. У Пиппи Лайта есть деньги, чтобы нанять хороших адвокатов и организовать убедительную защиту в суде, подкупив свидетелей. Она не может допустить, чтобы дело дошло до суда. Разве может суд непредвзято разобраться в этом вопросе?

Джон-Джон закручивал очередную сигарету с дурью, слушая излияния Верзилы Джона. Он понимал, что ему нужно выговориться, поделиться с кем-то наболевшим, чтобы облегчить душу. Джон-Джон и сам повел бы себя так. Из всего, что могло произойти с Джоном МакКлелланом, — это самое худшее. Он смирился бы даже с потерей состояния, только не с тем, что его родной сын стал монстром. В их мире это то, чего невозможно простить. Это — пятно, позор на всю родню и близких знакомых.

— Когда он был ребенком, она ему ни в чем не отказывала; да и братья тоже. — Как и все отцы, Верзила пытался объяснить действия сына. — Ему было девять месяцев, когда меня повязали, так что он виделся со мной лишь во время краткосрочных визитов в тюрьму. Когда я наконец вернулся домой, ему уже шел двадцать первый год. Теперь я понимаю, что совсем не знал его. Да и как я мог знать, раз все это время сидел за решеткой? Отдаю должное своей старушке: она делала все, что могла, да и другие поступали так же. Думаю, это — какая-то причуда природы, ведь так бывает, да?