Малышка, пойдем со мной… - Мартина Коул

Кира не понимала, что происходит, ее окружали улыбающиеся лица, она слышала заманчивые обещания. «Малышка, пойдем со мной…» — вот так это начинается. Ей и в голову бы не пришло, что кто-то может обидеть ее.

Джоани включила холодную воду, наполнила стакан и вернулась в спальню. Бетани по-прежнему лежала на кровати. Она поставила стакан на тумбочку, села рядом с ней и стала нежно поглаживать плечо девочки.

Бетани порывисто схватила ее за руку.

— Прости меня, Джоани. Обещай, что не будешь винить меня в этом.

— Я никогда не буду винить тебя, дорогая, ведь ты — всего-навсего маленькая девочка. Но мне надо решить, что делать, а для этого тебе придется рассказать все до конца.

— А вы не вызовите полицию?

Джоани не ответила. Все зависит о того, что она узнает. Возможно, она сама отомстит обидчикам. Ее ненависть к Томми вернулась. Ребенок ничего не сказал о нем, а это означает лишь одно.

Нашептывая девочке слова утешения, Джоани представляла себе Малыша Томми в гробу. Его и его отца.

Только такая картинка могла сохранить ей душевное равновесие.

Верзила Джон МакКлеллан широко распахнул дверь своей квартиры, сделав приглашающий жест.

Джон-Джон вошел, огляделся по сторонам с крайним изумлением. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего подобного — это была фантастика!

Стены окрашены в белый цвет, в гостиной камин и огромных размеров диван из кожи кремового цвета. На стене — длинная картина, изображающая хаотическое низвержение ярких цветов. По словам Верзилы, ее авторам был сам Джексон Поллок.

— Никакого обмана, сынок, это подлинник.

Кухня была выполнена в стиле хай-тек: много металла и открытого пространства.

Это был дом преуспевающего человека, но не только. Обстановка почти агрессивно требовала проявления должного почтения со стороны приходящих — она кричала о мощи хозяина.

Это возымело действие на Джон-Джона. Он всегда ценил усилия матери, старавшейся превратить дом в достойное место для проживания. У них было чисто, опрятно, но бедно. Джоани убирала подальше дорогие изделия из фарфора и серебра, хотя и покупала их, — они были «слишком хороши» для повседневного пользования. Но здесь «слишком хороши» были все вещи.

Джон-Джон знал, что многие люди живут совсем по-другому. Он бывал в доме у Пола, но даже там не видел такой роскоши.

Верзила Джон едва не гоготал при виде удивленного выражения лица своего гостя.

— Здесь я всего лишь принимаю своих птичек, сынок. Тот дом, где я живу с женой, еще шикарнее. Моя старушка может спустить все деньги на яркую дребедень в универсальном магазине «MFS». Так что приходится надевать солнцезащитные очки, когда заходишь в туалет.

Джон-Джон прекрасно понимал, что он имеет в виду.

— Моя Кэти — хорошая женщина. Я живу с ней тридцать четыре года, у нас семеро сыновей. Все — отличные ребята, кроме последнего. — На лицо Верзилы Джона набежала тень. — Боюсь, он связался с дурной компанией. Ну, той, где верховодит Пиппи Лайт. Я столько раз предупреждал его! Никто не испытывал мое терпение так, как Кьерон. Вся его жизнь — мешок дерьма.

Говоря это, он достал из холодильника пиво; Джон-Джон понимал, что впереди у них длинная ночь. Вряд ли ему удастся вытянуть что-либо у хозяина; это будет небезопасно, да и бесполезно. Пусть говорит Верзила, а он будет молчать и слушать.

— Я знаю о твоей сестре, сынок. Носит же земля таких подонков! Нельзя никому доверять, помни об этом. — Он глотнул пиво из запотевшей банки. — Как это ни прискорбно, но над моей внучкой тоже надругался педофил, и им оказался папаша моей невестки…

Джон-Джон был потрясен.

— Неужели?! И что же вы сделали?

Джон МакКлеллан рассмеялся.

— Скажем так: его давно никто не видел, и увидят, только если Усама Бен Ладен взорвет часть автострады М-25.

— А… — понимающе протянул Джон-Джон.

— Педофилы, сынок, подобны раковой опухоли. Единственный способ бороться с ними — предавать уничтожению. — Верзила открыл очередную банку. — Только так надо поступать с ублюдками! Стирать их с лица земли. Сотри гадину в порошок и кремируй останки. Убьешь педофила — избавишься от болезни!

МакКлеллан открыл буфет и вынул перламутровую шкатулку. Она, как и другие вещи в этом доме, выглядела безумно дорогой.

— Пошарь в ней, может, найдешь что-нибудь подходящее, а я пойду сниму этот чертов костюм, лады?

Джон-Джон с любопытством открыл шкатулку. Она была полна наркотиков: марихуана, кокаин, ЛСД — чего тут только не было! Даже серебряный прибор для вдыхания — можно обойтись без жалких пятифунтовых бумажек. Нет сомнений: этот человек умеет жить, а ему уже за шестьдесят, это вам не двадцать!

Поколебавшись, Джон-Джон открыл пузырек со смолой каннибиса. Это то, о чем он слышал, но никогда не пробовал. Запах ему понравился, хотя и показался слабым. Может, лучше предпочесть кокаин?

Джон-Джону хотелось произвести хорошее впечатление на МакКлеллана. В душе он уважал этого человека. Конечно, ему приходилось слышать о нем разные истории, но все ли они достоверны? Теперь Джон-Джон был уверен в том, что в реальной жизни Верзила совсем другой.

Пока он возился со шкатулкой, в кухню вернулся хозяин. Он был в джинсах и тенниске и выглядел моложе своих лет. Джон-Джон заметил, что у него крепкие руки, а кулаки — так просто огромны, никакой кастет не понадобится. Верзила явно старался поддерживать форму. Но молодость его, увы, уже осталась позади.

Когда же они, наконец, приступят к делу, подумал Джон-Джон. Впереди у него встреча с Полом, а это на сегодняшний день важнее всего.

— Как поживает мать? — осведомился хозяин.

Джон-Джон вздохнул.

— Честно говоря, не очень.

Верзила Джон проявил сочувствие.

— Разумеется, а как же иначе? Пол говорил, что она очень любила дочку. — Он откашлялся и сплюнул в раковину мокроту. — Все проститутки чувствительные, скажу тебе.

Он увидел, как напряглись плечи Джон-Джона, и искренне рассмеялся.

— Ладно, сынок, я знаю, что говорю. Моя мать тоже была из их среды. Собственно, я никогда и не скрывал этого. — Он задумчиво посмотрел в окно кухни, словно размышляя о прожитых годах. — Мать вышла на панель, когда мы были детьми. Отец подался в бега, а нас было восемь. Крепкая оказалась женщина, да благословит ее Бог! Я глубоко чту ее память. Она износила свой организм, когда ей не было и пятидесяти. Отца я увидел, лишь когда пошел в гору, создал себе имя. Тут-то он появился, вонючая пиявка. — Он громко расхохотался, только на этот раз смех был неприятным, режущим слух.

— И что же вы сделали?

Лицо Верзилы окаменело.