Stabat Mater - Руслан Козлов

– Садитесь, прошу, – майор показывает на рядок стульев у стены. – Хочу с вами беседовать… Нехорошие вещи происходят в вашем хосписе, да… Вы, кстати, оба там работаете?

Смотрю на Александра Павловича, ожидая, что он ответит. Но он почему-то смущен и растерян.

– Нет, – говорю я, – там работает Александр Павлович, он медбрат. А я – просто знакомый потерпевшей.

– Знакомый, да, – повторяет майор, словно подбадривая меня. – И что там у вас случилось? – Майор подтягивает к себе лист бумаги и берет ручку, будто собирается записывать. Его руки, плечи и особенно грудь в вырезе майки покрыты густо-кучерявой черной шерстью.

– Мы уже изложили в заявлении, – я стараюсь говорить спокойно, но вся эта ситуация, и сам майор, и дурацкий разговор в коридоре с Александром Павловичем дико раздражают меня. – Сегодня ночью врач хосписа Семен Зорин напал на медсестру Веронику… Веронику… – я пытаюсь вспомнить Никину фамилию.

– Фомичеву, – подсказывает Александр Павлович.

– Да. Напал на Веронику Фомичеву, избил ее. Возможно, сломал нос, но это пока неизвестно – рентген не успели сделать…

– А почему набросился? По какой причине?

– По какой причине?..

Я вспоминаю Нику – какой она была сегодня утром – тихую, печальную, непохожую на себя, с длинными синяками под глазами, странно напоминающими карнавальную маску. Ника сидела на койке в сестринской дежурке, привалившись к стене, безучастная ко всему. На мой вопрос, почему Зорин избил ее, с горечью сказала: «Ревность, Ванечка. Обычная ревность. Любой мужик имеет право». Подняла на меня погасший, тоскливый взгляд и добавила: «Я очень устала, Ваня…»

– Зорин напал на Фомичеву из хулиганских побуждений, – я стараюсь отвечать майору на протокольном языке.

– Пьяный был, – добавляет Александр Павлович.

– Да. В состоянии алкогольного опьянения…

– Так. С этим мы разберемся, да. – Майор постукивает концом ручки по листку, на котором он так и не написал ни одной буквы. – А вот не связан ли этот инцидент с тем, что происходит в вашем хосписе? Я имею в виду организованную там антиобщественную акцию.

– Нет, – говорю я. – Никак не связан. Это чистое хулиганство.

– Да, хулиганство, – задумчиво повторяет майор. – Возможно… Но вот что касается акции… Тут есть вопросы… Вы, кстати, имеете к ней отношение? – Он отводит взгляд в сторону, глядит в окно, будто наш ответ ему не особо интересен.

А я смотрю на горбоносый профиль майора и думаю о том, что первый раз в жизни оказался в полицейском участке, и какие тут действуют законы, я не знаю. Уж наверняка не те, что прописаны в кодексах и прочих конституциях. Может быть, майор имеет полномочия сразу арестовать нас, узнав, что мы причастны к «антиобщественной акции»? И не окажемся ли мы через пять минут в ближайшем к майорскому кабинету «обезьяннике»?.. А если он потребует, чтобы мы назвали зачинщиков, – что нам тогда делать?..

Но майор, кажется, не собирается давить на нас или запугивать.

– Послушайте, уважаемые, это не допрос, – говорит он мягко. – Я только предполагаю, что вы знаете людей, которые заварили всю эту кашу. И хочу, чтобы вы их предупредили: не надо! Да, не надо! Они не знают, на что идут. Решение о закрытии хосписов будет выполнено так или иначе.

– Что значит «так или иначе»? – подает голос Александр Павлович.

– «Так» – значит по доброй воле. А «иначе» – значит иначе, да… Тут вот какое дело. У меня племянник тоже больной этой СГД. Пятилетний мальчик, сын сестры. Он был в другом хосписе, не в вашем. Сегодня сестра забрала его домой. Что делать дальше, не знает. Дали ей какие-то пилюли, сказали, хватит на неделю. Да… Не спрашивайте, как я отношусь ко всему этому. Что решено, то решено, надо выполнять. Так что прошу, передайте мои слова вашим протестантам: не надо!.. Э, да вы сейчас сами все поймете, – говорит майор, увидев за окном серый автобус, подъехавший к отделению.

Едва выйдя от майора, мы слышим тяжелый топот. По коридору навстречу нам идут люди в черной амуниции. Поверх бронежилетов на них нацеплены гроздьями какие-то подсумки и обоймы, на поясах болтаются дубинки, руки заняты армейскими баулами и громадными шлемами. Они идут, как бы не замечая не только нас, но и местных полицейских: кто не отскочил – пеняй на себя! С грохотом открывают решетки «обезьянников», сваливают туда снаряжение и идут за новыми партиями баулов, серых ящиков и алюминиевых щитов. Прижимаясь спинами к стене, мы добираемся до выхода и видим два автобуса, на которых прибыли черные гвардейцы. Автобусы больше похожи на бронемашины с бойницами вместо окон.

– Это что же, – ошеломленно говорит Александр Павлович, – всё по наши души?..

Я не отвечаю, поворачиваюсь и иду в сторону хосписа.

Александр Павлович нагоняет меня:

– Ваня, вы куда?

– Как это – куда? В хоспис, – механически отвечаю я и вдруг останавливаюсь.

И в самом деле – куда?

– Ваня, вы, наверное, думаете о том же, о чем и я? – Александр Павлович заглядывает мне в глаза. – Куда и зачем мы лезем к ч… в зубы? Не знаю, как вы, Ванечка, а я, наверное, не гожусь в герои-добровольцы! Вы рожи этих гвардейцев видели – гранитные рожи с пустыми гранитными глазами? Даже одного из них хватит, чтобы проломить нам всем бошки и свернуть шеи. А их там…

Смотрю на Александра Павловича и вдруг чувствую, как меня сграбастывает холодными лапами прежний страх, который уже много дней не являлся по мою душу. Как будто я опять барахтаюсь в затхлой уборщицкой каморке, терзаемый неодолимым желанием уползти, забиться в какую-нибудь щель, по-хамелеоньи слиться с фоном… Это не моя жизнь! Я не готов к такому. И никогда не буду готов, потому что я другой, из другого теста…

– Понимаю, – продолжает Александр Павлович. – Для вас хотя бы есть стимул. Там – ваша Ника…

Моя Ника? Смешно. Да какая она «моя»?! Не была моей и никогда не будет. Ловлю ее в коридоре, бегущую от одной палаты к другой, и слышу ее вечное «потом, Ваня, потом!..». А теперь, может быть, и никакого «потом» не будет. Налетят эти черные, скрутят, растащат по разным каталажкам!.. И все равно… Если я сейчас не вернусь, если просто исчезну, что она подумает обо мне – о дезертире и предателе? Господи, ну что мне делать? Подтолкни, подай, что ли, хоть знак какой-нибудь!..

В кармане тренькает телефон. Сообщение от отца Глеба: «Ваня, срочно возвращайся в хоспис». «Ваня» и на «ты»! Он никогда ко мне так не обращался. Значит, в хосписе что-то стряслось!.. Уже не думая, делаю шаг, потом еще, и еще, и уже бегу к хоспису. Слышу сопение сбоку. Вижу Александра Павловича, опять снявшего куртку и бегущего рядом в своей дурацкой футболке.

– И что?.. И вы тоже?..

– Эх, – задыхаясь, сипит он. – Я не знаю… Я не «тоже»… Я просто… Эх, да катись оно все!..

Отца Глеба нет ни в ризнице, ни в храме. Мы уже хотим бежать искать его по хоспису, но сталкиваемся с ним в притворе.