Отцеубийцы - Мария Вой

А еще – тот день, когда Редрих лишил его детей.

«Я же самый верный пес его величества!»

«Я вечный должник твоего рода…»

Тело с его болью, тело, которое так и не успело набрать в легкие воздуха, исчезло. Рейнар не понял, как оказался у грифонихи, не почувствовал, как поднялась и опустилась его рука, сжимающая меч, но ощутил, как клинок погрузился в плоть и застрял в ней. Рейнар выпустил рукоять, и его оглушил крик зверя. Белоснежная шерсть и перья Лукки окрасились алым: клинок не остановился на Редрихе и вонзился в плечо прекрасного создания. Лукка неуклюже взлетела, сбросив короля со своей спины.

Редрих громко кричал и катался по земле, еще живой, прижимая к груди обрубок руки, из которого фонтаном хлестала кровь. Неужели он промазал?

«Но разве не его ты сам называл отцом, когда умер Хладр, а он тебя – сыном? Разве не простил он тебе твое предательство, разве не был милостив?»

– Рейна-а-а-ар!

«О чем ты думаешь?»

Он подобрал с земли меч – медленно, нерешительно, совсем не так, как мгновение назад. Мир застыл и заглох. Рейнар, шатаясь, приблизился к Редриху, рыдавшему как дитя.

«Мой верный Рейн…»

Хватит!

Он размахнулся, на сей раз чувствуя тяжесть меча так, словно руки снова были пересечены шрамами.

– Рейн, нет!

Золотой вихрь, плотный, острый, совсем не похожий на невесомые Дары и Трофеи, проходившие сквозь него, как ветер, отбросил Рейнара от короля. Мелькнули огненные глаза. Грудь и живот обдало сначала жаром, затем холодом. Согнувшись, Рейнар с удивлением увидел, что его торс разорван от паха до груди. Лохмотья и ошметки плоти полетели в стороны вперемешку с разбитыми костями… Он прижал руки к ране, пытаясь свести края, запихнуть внутренности обратно. Золотой грифон с клювом, красным от его крови, нависал над вопящим королем.

– Нет!

Над ним склонился кто-то, едва не окуная в рану длинные волосы. Эфола? Как она выросла! Рейнара удивляло, что боли по-прежнему не было, но он все же пытался зажать рану, на которую не хватало даже его широких ладоней. Девушка пыталась помочь ему. Это не Эфола, догадался он, а Шарка, маленькая ведьма Шарка… Огромная тень накрыла их целиком, скрыв солнце. Но Рейнар уже не чувствовал ничего: ни удивления, ни боли, ни собственного тела, которое поднималось над Хасгутом в воздух, превращаясь в мутное пятно.

Шарка даже не успела испугаться, не могла ничего подумать – лишь из последних сил вцепилась в гриву зверя. Черный грифон летел над городом, сжимая в передних лапах Рейнара. Впереди появилась одинокая высокая башня, увенчанная стеклянным куполом. Такеш летел прямо к ней, и Шарка не сразу догадалась, что грифон собирается сделать, – а догадавшись, вжалась в шею, как только могла.

Грифон бил по куполу клювом, пока не пробил в нем дыру. Звон битого стекла оглушил Шарку, а осколки брызнули во все стороны, оцарапав лицо и руки. Такеш неуклюже опустился на задние лапы на полу комнаты под куполом, где не было ничего, кроме одинокого трона. Как мог бережно уложил на пол тело, протиснулся в комнату сам и дернул шеей, поторапливая Шарку…

Рейнар!

Имя окончательно разбудило ее. Шатаясь, она бросилась к нему, еще живому: руки все пытались зажать рваную рану, губы шевелились, что-то шепча. Шарка уложила руки в алое месиво на животе герцога. Ладони не сразу откликнулись: она все еще была слаба и Дар разгорался медленно, неохотно.

– Я промазал, – услышала она. Глаза герцога приоткрылись, мутные, как тогда, когда он лежал со вскрытыми венами перед Свортеком. – Я не смог…

– Все хорошо, он мертв, – зачем-то соврала Шарка, вжимая ладони в рану.

«Ну давай же, пожалуйста! Как тогда Бликса исцелила Свортека, сможешь и ты, жалкая шлюха!»

– Не двигайся, я…

– Я обещал Латерфу, что защищу Шарку…

Кажется, он ее уже не узнавал.

– Проклятое все! Не накуримся с Фубаром…

– Рейн, заткнись! – закричала Шарка. Такеш рядом рычал и норовил отогнать ее клювом. Рейнар заметил это и махнул ему рукой:

– Перестань! Слушайся ее. Это приказ! Мои дети… Шарка…

Значит, вспомнил, кто она.

– Забери Щит. Защити моих детей. Тернорт и Эфола.

– Сам защитишь! – Шарка упрямо погрузила ладони обратно в кровь. – Я исцелю тебя, и ты…

Руки Рейнара приподнялись, но тут же упали вдоль тела. Из последних сил он пытался задержать на ней взгляд; низкий голос превратился в едва слышный шепот:

– Нет. Оставь. Прошу тебя. Я не хочу.

Веки опустились, и он затих. Шарка отняла ладони и отстранилась, но Рейнар снова приоткрыл глаза и вдруг улыбнулся – не так, как обычно. Без издевки и яда. Без боли.

– Морра…

Шарка не знала, послышалось ей или он впрямь произнес это имя. Улыбка так и осталась на лице Рейнара, когда глаза закрылись навсегда.

XX. Дочери

Трактирщику Дивочаку и его скромному «Хмельному Кабанчику» еще не доводилось принимать такого высокого гостя. И, кажется, больше уж не доведется. Барон Росенберк, кривясь, словно ему под нос сунули половую тряпку, бросил в недоеденный суп несколько грошей и выскочил в сопровождении свиты. Некоторое время Дивочак смотрел ему в спину, а затем обернулся и заорал так, что гости трактира вжали головы в плечи:

– Что ты наделала?!

Его вопли никогда не пугали Анежку, не испугали и теперь. Шарке казалось, что еще немного – и мать усмехнется трактирщику прямо в лицо, а тогда не миновать большой беды. Раз Дивочак позволил себе орать на Анежку в присутствии гостей, значит, он очень, очень зол.

– Сам подставляй зад высоким панам! – крикнула Анежка в ответ. – Раз ты так хочешь им услужить, кто тебя останавливает? А я…

– А ты закрой свой рот! Я дал тебе кров и работу, чтобы теперь ты дерзила моим гостям, лишала меня денег и еще смела на меня орать?

– Я не стану раздвигать ноги перед твоими драгоценными гостями, как твои девки. Если так уж надо, попробуй сам…

Она не договорила: Дивочак схватил ее и встряхнул. Анежка тонко вскрикнула: против трактирщика, похожего на косматого кабана, она казалась крошечной и хрупкой. Но силы в этом теле оказалось достаточно, чтобы выдернуть руку и завалить Дивочака на спины пьянчуг.

Дэйн в руках Шарки заревел, и девочка прижала брата к себе, пытаясь успокоить. Дивочак ненавидел детский плач: это напоминало ему о собственных детях, из которых ни один не дожил и до пяти лет. Дэйн же, как назло, уродился громким, в Анежку. Ему было всего два года, но он сообразил, что матери угрожает опасность, и ни в какую не собирался затыкаться.

Дивочак поднялся. Плач Дэйна и смешки вокруг только подкрепили его ярость. Он схватил со стола недопитую кружку и, облив пивом гостей, швырнул ее под ноги Анежке:

– Выметайся, неблагодарная тварь! Я дал тебе все и ничего не просил взамен, кроме уважения! Бери своих ублюдков и вали на все четыре стороны!

Шарка поймала его взгляд, и ей показалось, что трактирщик начинает остывать. К ней Дивочак относился тепло: в отличие от матери и брата, она была тихой, как мышка, послушной и милой с гостями. Но нет, всего лишь показалось… Дивочак снова повернулся к Анежке, дожидаясь ее ответа. Та отвела взгляд. Медленно, почти величественно, чтобы выразить ему свое презрение, она прошла к детям:

– Пойдемте.

«Куда мы пойдем, мама?» – спросила Шарка одними глазами, но Анежка уже размашисто шагала в сторону их каморки.

Анежка принялась собирать вещи, изо всех сил старалась не показывать, как она встревожена. Но руки у нее дрожали, а взгляд слепо рыскал по комнате, не находя того, что лежало прямо под носом. Шарка все качала Дэйна. Тот