Отцеубийцы - Мария Вой

– Никому не позволяй тобой командовать, – пробормотала мать. – И не давай обращаться с тобой как с вещью. Никто не смеет говорить тебе, что делать. Никто тобой не владеет. Ты поняла меня?

Она повернулась к дочери:

– Шарка, ты поняла меня?

– Но, мама, куда мы пойдем? – прошептала та. – У нас никого и ничего нет, а там зима… И люди Хроуста совсем рядом…

Сердитое фырканье было ей ответом. Дэйн выпутался из хватки Шарки, подошел к матери и потянул полы ее старого платья на себя. Анежка, стараясь не смотреть на сына, подхватила его на руки. Зарывшись лицом в ее огненные волосы, мальчик успокоенно затих. Шарка ждала ответа, но у Анежки его, кажется, не было.

– Никогда ни для кого мы не будем вещью…

Она села на старый сундук и стала укачивать Дэйна на коленях. Шарке была хорошо знакома эта глубокая упрямая складка между бровями матери. Анежка не собиралась отступать. Метель за окном, пустота в кармане, война вокруг – ничто не заставило бы ее принять поражение.

Шарка поднялась и выбежала из комнаты, чувствуя, как ресницы тяжелеют от слез. Для нее, восьмилетней девочки, все эти слова о гордости и достоинстве значили лишь одно: им снова придется многие дни идти в поисках пристанища, только теперь еще и с Дэйном на руках, сквозь снег, с пустыми животами, по дорогам, кишащим разбойниками.

Она сама не заметила, как оказалась в коридоре, ведущем на кухню. Оттуда доносились запахи еды, которой никогда не было вдоволь, но это было лучше, чем ничего. Вздрогнув, она увидела в проеме спину Дивочака и юркнула за угол, но успела поймать на себе его взгляд. Понять, насколько он зол, Шарке не удалось, но при виде трактирщика сердце застучало быстрее. Не от страха – что-то другое, похожее на страх, но с незнакомой примесью, заставило девочку сначала застыть, а потом на ватных ногах подойти к владельцу трактира.

– Пан Дивочак…

Он сделал вид, что не услышал ее за бульканьем похлебки в супе и болтовней кухарок, которые наверняка обсуждали очередную выходку Анежки. При виде Шарки женщины склонились друг к другу, не пряча глумливых улыбок. Шарка отшатнулась. Что на нее нашло? Что она ему скажет?

– Ты что-то хотела? – спросил наконец Дивочак, не глядя на девочку. Но голос прозвучал не так сердито и страшно, как она ожидала, хотя трактирщик все еще дышал с присвистом, будто не оправился от вспышки ярости.

Шарка подошла к нему и сложила трясущиеся ладони вместе.

– Пожалуйста, – взмолилась она тонким голоском, который развеселил кухарок еще больше, – не гоните нас. Дэйн еще маленький, он не сможет… У нас больше никого нет, кроме вас…

Взгляд Дивочака блуждал по кухне, не желая останавливаться на Шарке. Но то, что он не перебил ее и не стал кричать, вселяло надежду. Не успев подумать, что она творит, девочка взяла в руки его грубую лапищу и потянула на себя.

– Прошу вас, пан Дивочак! Мы никогда больше не доставим вам проблем. И Дэйн больше не станет кричать! А я буду помогать еще больше, я все сделаю, что скажете…

– Дело не в вас, – пробубнил Дивочак, вынимая руку из мокрых ладошек и пряча в карман. – Дело в… Она… Ой, да что я тебе тут объясняю!

Шарка упала перед ним на колени, схватилась за сапоги и закричала:

– Я поговорю с ней! Она так больше не будет!

– Будет! – Дивочак пыхтел, подпрыгивая на одной ноге, пока за вторую хватались руки обезумевшей девчонки. – Как будто сама не знаешь!

– Мы там умрем! Вы же не злой человек, пан Дивочак…

Смешки кухарок стихли. Дивочак топтался на месте, выворачиваясь из ее рук. Шарка поняла, что только злит его, не дает осмыслить свои слова, и снова сложила ладони в мольбе. Слезы все еще висели на ее ресницах, когда взгляд Дивочака остановился на них. Трактирщик тяжело вздохнул.

Анежка долго упиралась, когда Шарка прибежала к ней и сообщила о своей победе. Дэйн уже уснул: мать переложила его на разваливающуюся кровать, на которой спали все трое, и собирала вещи.

– Ты уговаривала его? – прошептала Анежка тихо. – Умоляла эту старую свинью?

Радость испарилась. Потупившись, Шарка смотрела, как мать упрямо поджимает губы, глядя на мешок, в котором уместились все их пожитки. Вьюга требовательно стучала в окно, словно подгоняя их. Девочка подошла к матери и обняла ее, но слов не нашла. Долго, целую вечность, Анежка стояла не шевелясь.

– Милая, нам нужно уйти. – Голос матери дрожал, но был мягок. – Я не хочу, чтобы вы росли в этом месте, с этими людьми. Добром это не кончится. Если я дам слабину, Дивочак и на вас наложит свои лапы. Так происходит всегда, когда сдаешься…

– Давай уйдем хотя бы весной, мама!

Анежка присела перед дочерью на корточки: она была тощая, как уличная кошка, словно только ярость поддерживала в ней жизненный огонь. Кончики пальцев погладили девочку по веснушчатой щеке.

– Хорошо, – сказала Анежка. – Пока что мы останемся. Но пообещай мне, что больше не будешь ни перед кем ползать на коленях. Не дашь никому решать за себя. Будешь всегда ставить свою жизнь выше. Поняла меня? Обещаешь?

Ком в горле не дал Шарке вымолвить в ответ ни слова. Наверное, к лучшему. Даже сейчас, едва не оказавшись с детьми на улице, Анежка упорствовала в своей правде. Но Шарка все же кивнула, хотя в ее голове бушевала обида на мать, которая так прохладно приняла ее подвиг и принялась снова настаивать на своем. Тогда Шарка не понимала, почему это было важно, – и сейчас, спустя девять лет, уже забыв даже лицо и голос матери, начала лишь догадываться.

Шарка не знала, сколько времени она провела в башне. Близился закат, а она все сидела, то проваливаясь в липкую дрему – видимо, от дурманов, которыми ее напичкали во дворце, – то погружаясь в воспоминания.

Сложилось бы все иначе, уйди они тогда из «Хмельного Кабанчика» в холодную ночь? Наверное, они просто замерзли бы, не успев даже покинуть Тхоршицу… Но ведь из прошлой деревни они ушли в такую же точно ночь, а Анежка еще и была на сносях. И выжили! Пришли в этот самый трактир, чтобы спустя пару лет Анежка нашла там свою погибель, а потом и Шарка – свою.

Неужели мать, упрямая и гордая, неизвестно где вообще выучившая слово «честь», которое стало для нее самым важным, знала все наперед? Как она могла догадаться, что именно в «Кабанчике» Шарка встретит Свортека, который превратит ее жизнь в ад?

«Да нет, – сказала себе Шарка, приподнимаясь, чтобы битое стекло не кололо ей ноги, – ничего она не знала». Они бы просто замерзли насмерть. Уснули все втроем в снегу и никогда не увидели занесенного над головой топора, кумира, посылающего девчонку на смерть, подругу, не сказавшую ни слова правды, любовника, дурачившего ее ради своего господина, короля, притащившего ее к своему хозяину…

«Ты вправду пытаешься выбрать, что лучше?»

Она взмахнула рукой, отгоняя насмешливый Голос как муху, и приблизилась к Такешу. Грифон ни на шаг не отходил от тела Рейнара. Крылья укрыли герцога, как черным одеялом, голову зверь подложил под его правую руку и так лежал, не шевеля даже хвостом или ушами. Шарка обернулась к городу. В отдалении гремела битва; над всем Хасгутом уже взвились в воздух ленты дыма,