Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин

Он познакомился с ней совершенно случайно — в поезде. Возвращался домой, в Ярск, из столицы и, коротая время, часто выходил из своего купе, подолгу стоял у окна, вглядываясь в пейзажи, которые проплывали мимо. За вагонным окном царствовала тихая осень, леса горели разноцветными пожарами опадающей листвы, и душу невольно наполняла легкая грусть. У соседнего окна Парфенов увидел статную даму, незаметно стал наблюдать за ней, и чем дольше наблюдал, тем любопытней ему становилось. Она неслышно, лишь шевеля губами, что-то шептала и время от времени ладошкой, по-детски, вытирала слезы. Жалостливым Парфенов не был и мимо людского горя проходил равнодушно, твердо усвоив для себя железное правило — всех несчастных счастливыми не сделаешь, а всех голодных не накормишь. Может быть, и в этот раз, понаблюдав за дамой, ушел он бы в свое купе и забыл бы уже через час о ней, но грусть, наполнявшая душу, не дала этого сделать. И он подошел к даме.

Вот так и состоялось знакомство с Екатериной Николаевной Гордеевой, которая, как оказалось, ехала в Ярск после семейного несчастья, схоронив в Тюмени свою матушку, оставшись совсем одна и без всяких средств. В Ярске ей пообещали место гувернантки с хорошим окладом, вот она и решилась — собрала небогатый багаж и отправилась в чужой город, надеясь начать новую жизнь среди чужих людей.

Павел Лаврентьевич слушал ее рассказ, пропуская мимо ушей половину слов, и уже не мог отвести глаз. Было во всем облике Екатерины Николаевны что-то такое, неуловимое и необъяснимое, что манило, притягивало, и уже невозможным становилось расстаться с ней. Павел Лаврентьевич и не собирался расставаться, решив еще в поезде, что она будет его любовницей.

Так и произошло.

Он души в ней не чаял. Взял Екатерину Николаевну на полное свое содержание, баловал как маленькую девочку, и всегда, когда находился рядом с ней, жизнь ему казалась по-особенному удачливой и счастливой. Кончилась же эта идиллия совершенно внезапно, словно посреди ясного дня в чистом небе ударил оглушительный гром. Для Екатерины Николаевны он снял в Ярске небольшой домик, в котором она проживала, ни в чем не нуждаясь, а Павел Лаврентьевич в любое время мог приехать сюда без стука и без предупреждения, потому что имел от домика свой ключ. Вот этим ключом он и открыл однажды дверь, вошел и обомлел: Екатерина Николаевна сидела за столом и листала бумаги, которые лежали в его папке. Эту папку он забыл накануне, ничего важного в бумагах не имелось, но сути данное обстоятельство не меняло — любовница заглянула туда, куда ей заглядывать совсем не полагалось. И хотя Екатерина Николаевна доказывала ему, что подвигнуло ее простое женское любопытство, что никакого дурного замысла она не имела и говорила об этом так спокойно и убедительно, что он готов был ей поверить, тем не менее Павел Лаврентьевич, перешагнув через себя, принял решение — отправить ее на прииск. С глаз долой. Не мог он рисковать своим делом и обезопасить себя хотел в полной мере. А чувства… Чувства прибыли не приносят.

Сейчас, оказавшись на прииске в домике Катерины, он вспоминал историю знакомства с ней и пытался понять — куда и почему она сбежала? И почему в доме оказался некий Расторгуев? Какая связь между ним и Катериной?

Ходил Павел Лаврентьевич по горнице, поглядывал в окно, и не было у него ответа ни на один вопрос.

4

А Екатерина Николаевна Гордеева в это же самое время сидела в санях, прислонившись боком к деревянному гробу, держала в руках узелок, в котором умещалось теперь все ее нажитое имущество, смотрела на извилистую дорогу, и было у нее лишь одно желание — чтобы дорога закончилась как можно быстрее. Тогда бы она вздохнула без опаски, на полную грудь, и в полной мере бы ощутила, что свободна. Наконец-то… Свободна от Парфенова, от Столбова-Расторгуева, а самое главное — свободна от своего прошлого, которое она решительно отсекала от себя, набравшись сил и храбрости для того, чтобы убежать с прииска.

Поскрипывали полозья саней, всхрапывали кони, с высоких елей бесшумно слетал снег, рассыпаясь искрящимися на солнце полосами. Свет и благодать царили в мире под высоким холодным небом, и только людские страсти, не зная удержу, оплетали этот мир, как веревками. И среди них, бесчисленных, одна тонкая и путаная веревочка — это судьба Катюши Гордеевой, беззаботной хохотушки из милой и добропорядочной семьи.

Когда она была такой?

Давно…

Возникал в памяти, словно вырастая из-за искрящейся полосы улетающего снега, большой каменный дом и высокие окна, в которые круглый день заглядывало солнце, прокладывая на полу светлые, теплые полосы. А проживал в доме со своей семьей краснодеревщик Николай Гордеев, имевший собственную мастерскую и магазинчик при ней. Знали краснодеревщика в городе Самаре как настоящего мастера и честного человека, поэтому заказчики и покупатели стороной его заведения не обходили, и жил он не бедствуя: каменный дом, как полная чаша. А главное украшение дома, будто солнечный луч в окне, единственная дочь Катюша. Прилежная, послушная, уважительная к родителям и с характером очень веселым. Никогда не грустила и не печалилась. Училась Катюша в местной женской гимназии, и вот, когда доучилась до восьмого, выпускного, класса, тогда и случилось событие, которое круто изменило линию жизни дружной семьи краснодеревщика и любимой дочери.

А начиналось все очень безобидно. Накануне воскресного дня Катюша попросила разрешения у родителей отлучиться из дома — решили они с подругами и со знакомыми реалистами устроить пикник, благо погода к этому располагала. Стоял конец мая, все цвело и благоухало, и очень уж хотелось после долгой, холодной зимы пробежаться по мягкой, ослепительно-зеленой траве. Родители дали согласие, и в воскресенье молодая компания разожгла на лужайке за городом костерок, на котором принялись жарить колбаски; зазвучали гитара и мандолина и звонкий, не прекращающийся смех.

В самый разгар веселья подъехала к костру легкая пролетка, из нее легко выскочил молодой человек — высокий, стройный, в белом костюме и в белом картузе. Вежливо извинился и спросил — как проехать до города? Дорог здесь много, пояснил он, и поэтому заплутал. Ему стали показывать, по какой дороге быстрее доехать, все смотрели в одну сторону, назад никто не оглядывался, и никто не увидел, откуда появился страшный мужик с топором. Оглянулись, когда услышали за спинами хриплый, нутряной рык:

— Убью!

Лохматый, в разодранной рубахе, с дикими красными глазами, мужик вздымал над головой топор, и солнце искрилось, отскакивая от остро отточенного лезвия. Испуганный визг сдунул, как ветром, веселую компанию от костра. Неслись, обгоняя друг друга, страх подталкивал в спины — скорей, скорей… Но по какому-то наитию, сама не понимая почему, Катюша замедлила свой бег, обернулась. Встала, как вкопанная. Молодой человек, подъехавший на пролетке и просивший показать дорогу до города, оказывается, не побежал и даже не сдвинулся с места. Только взялся рукой за козырек и чуть приподнял белый картуз, словно хотел лучше разглядеть бегущего на него и орущего во все горло пьяного мужика. Разделяло их совсем малое расстояние. Вот сейчас… Добежит мужик… Блеснет на солнце остро отточенное лезвие, и топор опустится…