Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

со мной? Будешь жить в моем отеле. У меня громадные апартаменты с шампанским, цветочными композициями и большущей постелью.

Я соблазняюсь, ведь мне не приходилось бывать в Варинькином городе. Ольга тут же покупает мне авиабилет, я беру отпуск в «Лавке художника», и в субботу на той же неделе сижу в спецложе рядом с министром культуры Советского Союза и ожидаю Ольгиного выхода. «Тоску» я помню еще со времен, когда сидела на самых дешевых местах в Королевском театре. И с тех пор много раз видела Ольгу в сцене прощания. Прощальная ария – это действительно ее коронный номер. Не только на сцене.

После трех долгих актов главная героиня оперы, Флория Тоска, поет «Марио… Марио!», готовясь броситься с крыши. Сопрано трагически прощается с только что умершим возлюбленным и, когда отзвучат последние звуки, срывается вниз с верхнего края арьерсцены. Но драматический эффект на сей раз не срабатывает.

От Ольги я знаю, что внизу на пол сцены укладываются матрасы, чтобы дива не получила травму. Но на сей раз русский рабочий сцены решил использовать батутную сетку, чтобы смягчить падение. В результате Ольга после своего душераздирающего прощания появляется перед публикой еще трижды. Плавно поднимаясь и снова опускаясь в лежачем положении.

Министр культуры, в экстазе поднявшийся было вместе со всем залом, подозрительно смотрит на меня.

«Что это, современное прочтение? Символ чего-то несоветского? Какие-то скрытые смыслы или запрещенные религиозные идеи о воскресении?»

Но наконец-то опускается занавес.

Доведенная до белого каления Ольга бушует в грим-уборной.

– Merde, дерьмо, суки, шопа, засранцы! – кричит она на всех знакомых ей языках. А таких наберется немало.

Где-то через час сестра моя слегка приходит в себя.

– Да, батуты в этом городе ни к черту, – говорит она, вспоминая Вадима, сгинувшего в пасти бегемота более шестидесяти лет назад.

Теперь Ольга чуть не помирает со смеху. Но, несмотря на испорченный финал, в уборную всё заходят и заходят люди с цветами и поздравлениями. «Какая удивительная скандинавская сопрано», – наверняка думают они. Во всех смыслах удивительная.

Потом мы отправляемся в ночь. И попадаем в Варинькин город, проходим мимо Зимнего дворца. Отыскиваем площадь, на которой когда-то располагался цирк Совальской. На площади темно, но, чтобы выпить за нашу бабушку, мы находим небольшой подвальный кабачок на углу. Где и выпиваем с группой латышских моряков.

– Варинька, come and sit down[170]! – кричит один из них девушке за барной стойкой.

Я с любопытством гляжу на нее. На шее у девушки татуировка.

– And bring more vodka![171] – хохочет моряк.

– Варинька? Is her name Varinka?[172] – спрашиваю я.

– Yes.

– Same name as our grandmother…[173] – поясняет Ольга.

– Ah, your grandmother… Russian like me?[174] – Девушка с татуировкой возникает возле нашего столика с новой бутылкой.

Я киваю.

– Varinka means stranger, you know?[175] – говорит она, наливает нам водки и потом осушает рюмку до дна вместе со всей честно́й компанией.

Нет, мы этого не знали.

Но это правда. Моя бабушка – чужестранка без матери и без родины. Чужою она прожила шестьдесят лет на Амагере среди непонятных, загадочных человечьих душ, говорящих на целом море диалектов. Много лет она была чужой и своему мужу, и своей дочери. Даже нас, трех сестер, своих внучек, она допускала к себе дай бог если наполовину. Может быть, после смерти деда лишь грейхаунд Игорь, на самом деле летавший по воздуху, проник в ее заскорузлое сердце.

Остаток той ночи я вспоминаю точно в тумане. Ольга пальтируется с одним из моряков на заднем дворе, а я целуюсь взасос с его приятелем в баре. Хотя мозги затуманены водкой, мне становится предельно ясно, что я живу на полную катушку, только когда рядом Ольга. Кроме нее, я не знаю никого, кто бы мог спеть главную партию в опере, а потом отправиться прямиком в кабак и заняться рукоборством с парой латышских моряков. Сопровождая это безудержным хохотом и мощным пуканьем. На пару часов я занимаю у сестры толику бесшабашности и вживаюсь в ее образ, как в свой. В иные ночи магия действует даже после того, как часы пробьют двенадцать.

Мы возвращаемся домой вдоль Невы, и мне вдруг кажется, что по темной реке плывет мертвец. Наверное, я ошибаюсь: никто из моих спутников вроде бы ничего такого не заметил. Просто я слишком много выпила.

На следующий день мы просыпаемся под звуки громыхающих на улице танков и оглушительной военной музыки из дурацких громкоговорителей.

– По-моему, новая революция началась, – говорит Ольга и потягивается всем своим элегантным телом на лакированной двуспальной кровати.

Я нервно выглядываю в окно гостиницы. В голове у меня молоточком стучит боль. Но тут я вспоминаю, какое сегодня число. Первое мая. И поэтому парад на улице не знает конца. По улице проезжают колонны танков с новейшим советскими достижениями в области производства скобяных товаров и грузовики с солдатами. Каменные лица, медвежьи шапки и заряженное оружие. Внезапно я понимаю, почему Варинька скроена из другого материала, чем мы.

Карл

Ольга забеременела. Непостижимо. При этом она точно не знает, кто отец будущего ребенка. Кандидатов четверо из разных концов мира. Кто-то из них наглухо женат, а кто-то ушел в море, к неизвестному месту назначения.

Через девять месяцев в Национальной больнице на свет появляется Карл, чему споспешествуют медсестра Мясникова Лили и санитар-носильщик Йохан.

Карл! Только так: с восклицательным знаком. Big bang[176] в скукоживающейся Вселенной. Смуглый как француз, с такими же зелеными, как у Ольги, глазами.

Мать моя не очень-то видит себя в роли бабушки.

– Надеюсь, Ольга не рассчитывает, что мы будем его пасти, когда она отправится на гастроли.

Йохан же, напротив, признал Карла одним из наших с самого первого дня, когда возил их с Ольгой по больничным коридорам.

А у меня Карла нет. Как нет и французских жандармов в моей постели, когда я просыпаюсь по утрам. Пока мой новый племянник ползает по квартире на рю де ля Рокетт, я живу в доме на Палермской улице. На первом этаже обитает Варинька. У меня нет ни сил, ни желания вновь открывать свое сердце. Вышептывать все мои внутренние тайны и чувствовать себя избранной, чтобы потом оказаться покинутой.

В большинстве случаев, начиная новые отношения, мы беремся вышивать очередной гобелен из Байё[177] – с родственниками избранника, со всеми его дядюшками и племянницами. Таковых вполне может оказаться человек пятьдесят и даже больше, с которыми