Потерянные сердца - Эми Хармон

– Я объездил столько мулов, что уже сбился со счета, – говорю я, возвращаясь к заданному вопросу. – Разница не такая уж и большая.

– Лошади сильнее брыкаются и быстрее скачут, – возражает он, сверкая глазами. Он показывает на серого жеребца с черной гривой и скверным характером. – Если объездишь вон того, можешь его забрать. Тогда воины увидят, что ты можешь делать и женскую работу, и мужскую.

Я откладываю топор, вытираю пот со лба и направляюсь к лошадям. Вашаки, смеясь, следует за мной, подзывая своих людей, которые смотрят на меня с неприкрытым скепсисом. Наоми ушла куда-то помогать Ханаби и, надеюсь, в ближайшее время не появится. Ей это точно не понравится. Мне и самому вряд ли понравится, но отказываться я не собираюсь.

Это совсем не то же самое, что перевести мулов через Биг-Блю или убедить Котелка, что ему нравится кобыла. Этот жеребец не захочет, чтобы я садился ему на спину, так что придется запрыгнуть на него очень быстро, а потом надеяться, что он устанет раньше, чем я.

Некоторые воины подначивают меня, говоря, чтобы не подходил слишком близко, но жеребец вовсе не пуглив. Он просто не хочет, чтобы кто-то садился ему на спину. Конь остается спокоен при моем приближении, особенно когда я протягиваю ему немного сушеных ягод из кармана. Его большие губы касаются моей ладони, и он позволяет мне остановиться сбоку, вытянув одну руку и положив другую ему на круп, чтобы животное успокоилось. Когда конь снова поднимает морду, я хватаюсь за его гриву и взлетаю к нему на спину одним плавным движением, после чего движения становятся какими угодно, только не плавными.

Жеребец срывается с места, будто я прижег его каленым железом, и я слышу, как Наоми выкрикивает мое имя. Я не оглядываюсь, не смотрю ни вниз, ни по сторонам. Я вообще никуда не смотрю, просто держусь, давая коню свободу. А он все бежит и бежит. Жеребец не брыкается и не встает на дыбы, так что я считаю, что мне повезло, прижимаюсь к его спине, цепляясь за гриву, и стискиваю коленями его бока. Через несколько миль он наконец замедляет бег, усталый и присмиревший, а я не чувствую ни рук, ни ног.

– Чертов бунгу, – со стоном выдыхаю я.

Бунгу – это «конь» по-шошонски, и ему подходит это слово. Когда я закончу его объезжать, у меня будет новый черногривый Бунгу и несколько новых фиолетовых синяков.

Я не решаюсь разжать руки и ноги, опасаясь, что стоит мне ослабить хватку, и он сорвется с места и в конце концов скинет меня со спины. Мы оба в поту и тяжело дышим. Где-то поблизости есть вода, и конь чует ее. Мы пробежались по равнине, плавно уходящей вверх от реки, а теперь та же самая река находится внизу, под крутым обрывом. Я вижу верхушки деревьев, растущих у самого берега, но не спешиваюсь. Идти пешком я не собираюсь. Бунгу осторожно спускается к воде. Я уверен, что это та же самая река, что течет на юг от нашего лагеря. Когда мы добираемся до самого низа и выходим из зарослей, я понимаю, что мы не одни.

Дюжина индейских детей играют в небольшой заводи примерно в ста ярдах вверх по течению, вонзая в воду острые палки, будто охотясь на рыбу. Они так шумят, что точно ничего не поймают. Ни меня, ни Бунгу дети не замечают, и я даю коню напиться, а сам настороженно озираюсь. Несколько женщин спускаются к воде по более пологой тропинке, чем та, которую выбрал Бунгу, и я понимаю, что если бы мы проскакали еще немного, то влетели бы прямо в их лагерь. У двух женщин на спине заплечные сумки. Я поторапливаю Бунгу, чтобы успеть незаметно скрыться. У меня пересохло во рту, а пальцы ноют от напряжения, но я боюсь спешиваться, тем более сейчас. Они достаточно далеко, так что я не могу рассмотреть все в подробностях, но, когда одна из женщин поворачивается, чтобы помочь старушке, идущей следом, я вижу заплечную сумку, из которой торчит розовое личико со светлыми кудряшками, и понимаю, кто этот ребенок. Вашаки был прав. Отряд Покателло остановился буквально в соседней долине.

Его так долго нет, и я злюсь и терзаюсь от страха. Вашаки долго смеялся, когда Джон запрыгнул на спину серого коня, но теперь он уже не смеется. Потерянная Женщина в отчаянии ломает руки, а Ханаби, судя по тону ее голоса, ругает мужа. Тот не подает виду, что встревожен, скрещивает руки на груди и держится спокойно, но все время смотрит в ту сторону, куда ускакал Джон. Наконец он возвращается. Черная точка на горизонте превращается в одинокого всадника на медленно плетущемся коне. Я сглатываю от облегчения и утираю злые слезы, выступившие на глазах. Когда Джон оказывается достаточно близко, чтобы я могла убедиться, что он цел – крови нет, руки и ноги не сломаны, спина выпрямлена, – я разворачиваюсь и удаляюсь в наш вигвам. Пусть сам меня ищет.

Он появляется не сразу. К тому моменту, когда он входит в вигвам, мои слезы успевают высохнуть, а гнев разгорается еще сильнее. Я дожидаюсь его, сидя на нашей постели из бизоньих накидок.

– Это был очень глупый поступок, Джон Лоури, – бросаю я, не дожидаясь, пока он опустит шкуру, закрывающую вход.

Джон подходит ко мне и садится на корточки, заглядывая мне в глаза.

– Потерянная Женщина очень испугалась, – добавляю я.

– Ее дочь погибла, упав с лошади. Меня уже отругали как следует. – Он явно сочувствует Потерянной Женщине, но не слишком-то раскаивается.

– Почему тебя так долго не было? – продолжаю злиться я. Мне хочется вцепиться ему в волосы и хорошенько встряхнуть его.

– Бунгу бежал, пока не устал. На это нужно время.

– Бунгу? Ты назвал своего коня Конем? – Я в бешенстве, и мне хочется его уязвить.

Джон улыбается, сияя от гордости.

– Ты знаешь это слово.

– Да. И это, и еще кое-какие другие. Например, кутисе – «сумасшедший». Ты просто сумасшедший, Джон.

– Ох, Наоми.

Он кладет руки мне на бедра и тянет на себя. Я откидываюсь назад, чтобы увернуться, и тут же понимаю свою ошибку, когда он забирается на меня, упираясь локтями в шкуры по бокам от моей головы. Меня прижали, а я еще не закончила злиться. От него пахнет лошадиным потом, кожей и смолой. От него пахнет Джоном. Я люблю это запах. И его самого люблю – и боюсь потерять. Я решаю зайти с другой стороны.

– Что бы я делала, если бы с тобой что-то случилось, Джон? – спрашиваю я.

– Я объезжаю мулов с двенадцати лет, Наоми. Это вроде как моя работа. А теперь у нас будет еще одна лошадь. Вашаки сказал, что отдаст мне коня, если я сумею его объездить.

Отчаявшись, я закрываю глаза. Он ни капельки не раскаивается. Джон касается губами моих век, осыпает поцелуями подбородок. Когда он ловит мою нижнюю губу, я сдаюсь и отвечаю на поцелуй, прикусывая ему язык, чтобы показать, что я его еще не простила. В отместку он кусает меня в шею. Я уже начинаю думать, что Джон рассчитывает получить прощение не извиняясь, но он вдруг поднимает голову и делает глубокий вдох.

– Я видел его, Наоми. Я видел Ульфа.

Звук его имени пронзает меня, заставляя зашипеть от резкой, но знакомой боли.