Вне подозрений - Сабин Дюран

– Я… э-э-э… – начал было он.

Потом замолчал, открыл рот и выдавил из себя зевок, длинный, неестественный… Тянул время.

– Немного покатался на велосипеде. Немного поработал.

Не помада на воротнике, нет. Не румянец стыда. И не длинный светлый волос. Филиппа подвела плохо разыгранная усталость.

Я стала ненавязчиво за ним наблюдать. Непредсказуемые перемены настроения – приступы безумной любви тут же сменялись замкнутостью и отстраненностью. Он куда-то исчезал в необычное время. Телефон перенаправлял все вызовы на автоответчик. Он странно пах. Не духами, нет – хотя это было бы романтично, – жареной едой и сохнущим на батарее бельем… Как-то в субботу я, вместо того чтобы поехать в Йовил, осталась дома. Филипп вдруг стал придираться к Милли, весь день она его раздражала. Кто-то ему позвонил, и он ушел разговаривать в сад. Потом долго возился с велосипедом и заявил, что ему нужны какие-то запчасти…

Девчонки на качелях посматривают на меня, встревоженные моим хриплым дыханием. Я выпрямляюсь, семеню дальше – ко входу в уже закрытое кафе.

…Филипп даже машину не взял. Считал меня полной дурой? Направился к парку. Я – за ним. Они встретились неподалеку отсюда. Я видела, как они идут навстречу друг другу… ближе… ближе… Ни поцелуя, ни объятия – просто… встреча. И побрели к крикетному полю. Нечаянные, легкие касания пальцев… Стоя в тени деревьев у теннисного корта, я смотрела, как Филипп обернулся, попятился и, крепко обхватив ее обеими руками, прижал к своей груди. Яркое пятно цвета в безжизненной пустыне… Неподвижность и вихрь…

Замечаю возле кафе стол для пикника и обессиленно падаю на скамейку. Сгибаюсь в три погибели, так, что голова оказывается между колен. Господи, как тошнит! Хоть бы не вырвало… До сегодняшнего дня я не знала, как они познакомились. Значит, она явилась на собеседование. Хотела стать няней моей – нашей! – дочери. Она была в моем доме, общалась с Милли. Сколько предательства… бесконечный поток унизительных открытий… Любовная ревность мучительна, но это… Это настоящая пытка, боль настолько острая, что ничем ее не заглушить. Филипп был моим самым близким другом. Знал все мои тайны. Был моей надежной гаванью в любой шторм. И плел против меня интриги. Никто и никогда не наносил мне такого удара, как муж. Когда-то меня бросила на произвол судьбы мать, но она была во власти жуткой болезни; можно сказать, не принадлежала себе. Филипп же поступил со мной так по доброй воле. Он прекрасно сознавал, что делает. От этой мысли я умирала. И продолжаю умирать…

Вперед-назад, вперед-назад – раскачиваюсь я, пытаясь усмирить боль кровоточащей душевной раны. Я ему верила. А он меня предал. Наши представления о других так обманчивы, так ненадежны… Каждый скрывает свою темную сторону. И на твое благополучие всем плевать.

Я выпрямляюсь, откидываюсь на деревянную спинку. За крикетным полем скользят по Тринити-роуд огоньки машин, вдали возвышаются серебристо-серые стены тюрьмы Вандсуорд.

Заставляю себя подняться и снова бегу, на этот раз как следует – ноги впечатываются в землю, словно вколачивая в нее боль. Вдоль лужайки, где сейчас никто не играет в шары, вверх по ступеням, мимо теннисного домика. Еще бы мысли прочистить… но не выходит. Осиное гнездо уже растревожено.

…Какой же я была тогда жалкой, правда? Ждала, приглядывалась, отчаянно надеялась на то, что, если буду милой, любящей и жизнерадостной, все пройдет. От скандала будет только хуже, уговаривала я себя. Если на Филиппа начать давить, он уходит в глухую оборону и ощетинивается кольями. Когда я захотела второго ребенка и вдруг выяснилось, что муж на это не настроен, то чем больше мы спорили и чем горше я рыдала, тем непреклоннее он становился. Поэтому теперь я сидела тихо, как мышка. И утешалась тем, что подбирала для происходящего банальные определения, сглаживая его катастрофичность. «Интрижка», «шашни на стороне»… Годились любые фразы, намекающие на ничтожность и быстротечность подобных историй. Чтобы удержать Филиппа, я готова была на что угодно. Жить дальше без него? Как? Ни за что! Все образуется, все у него пройдет, закончится… Но ничего не кончалось. Его роман все продолжался. В Рождество он надолго уходил гулять один – «проветрить мозги»; нам вдруг нужно было купить молока чуть ли не среди ночи. Пару раз я шла за ним следом, потом маячила под окнами ее обшарпанной квартирки – и оттого чувствовала себя мерзкой, подлой, раздавленной…

Мне придется еще раз мысленно перебрать все подробности. Я должна убедиться. Должна быть уверена…

День рождения Милли. Не знаю, было ли у Филиппа свидание с Аней, или он просто ни о чем другом, кроме нее, не мог думать, но он забыл… Не приехал домой на праздник. Дочь задула свечи без папы. Мы с Мартой пропели поздравление, Милли распаковала подарки, а я сделала вид, что все в порядке: «Бедный наш папочка-трудяга».

Годовщина свадьбы. У меня все время крутилась мысль: «Нам бы выбраться куда-нибудь вдвоем, и все наладится». Не просто секс, а дружеское общение, завтрак в постели, непринужденная воскресная болтовня. Я заказала номер в гостинице, выбрала нижнее белье, запланировала романтическое свидание, чтобы обговорить подробности. Но Филипп заявил, что не поедет.

– Давай отложим, солнышко, – бросил он. Так легко, так пренебрежительно, словно я – пустое место.

Вот тогда навалилась настоящая, отчаянная безысходность. Даже сейчас она меня не покидает. Бесконечные мысли и тревоги о муже… Ощущение нереальности происходящего… или реальности… месяц за месяцем… Самобичевание. Если бы я повела себя по-другому… Если бы… Постоянный страх того, что Филипп уйдет, измотал меня до предела, выжал все соки. Кем я буду без него? До сих пор моя роль называлась «успешная работающая мать». Бред какой!

Я хохочу – хохочу громко, одна среди кустов и деревьев; звук эхом отскакивает от идущего вдоль рельсов откоса, перепрыгивает через него, летит дальше над тропинкой. Я резко останавливаюсь. Схожу с ума? С ума я уже сошла.

Та ночь… Видения, которые я так долго пыталась похоронить – темные, мрачные, – медленно всплывают на поверхность.

…Я собралась с духом. Мысленно репетировала. Смаковала фразы, выбирала подходящие выражения (что мне «должен» он; чего «заслуживаю» я). Буду спокойной и вежливой. Не буду возмущаться. Я ждала. Плакала. Натянула на себя серую Филиппову толстовку – чтобы его запах окутал мое тело. Пыталась вспомнить, как чувствовала себя, когда мы были близки. Я уже забыла, что это такое – быть естественной, быть собой. Предавалась мечтаниям – вот он приходит, в раскаянии падает к моим ногам, полный любви и слез… Выпила. Потом еще. Ждала. К тому времени, когда он позвонил из «Нобу», меня уже так скрутило от напряжения, что казалось – одно дуновение ветерка, и я рассыплюсь.

Домой он не едет. Вот так, все было зря. И я вылетела из дома.

В ту ночь я неслась по парку, словно угорелая – ноги с силой молотят по земле, руки сжаты и неуклюже вывернуты, мозг пылает. Колочу в ее дверь. Подождала – обезумевшая, задыхающаяся… Зачем я к ней помчалась? Умолять? Ругаться? Не помню. Сколько раз пыталась вспомнить – и не могу. Единственное, что помню – как она возникла в дверном проеме: обломанные ногти, крашеные волосы, дешевые штаны из «Топшопа»… Она действительно чем-то была похожа на меня. Это правда. Но никакого мистического сходства, нет. Все гораздо банальнее. Типаж. Она просто была «в его вкусе».