Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Ноги моей здесь больше не будет! – выкрикнул он, грозя потолку кулаком. – И ты, старый дурак, меня больше не увидишь!

Люсьена, которая тоже не могла уснуть, услышала его и вздрогнула, словно ужаленная в самое сердце. Лежа рядом с мужем, она снова залилась слезами, зная, что вот-вот лишится своих детей – сына и дочери. Скоро, очень скоро…

В доме священника в Феморо, в пять утра

– В пресбитерии горит свет, так что господина кюре вы не разбýдите, – пошутил Жюстен Девер тоном, в котором угадывалось раздражение. – Он с радостью примет прекрасную деву, ищущую приюта!

– Вы по любому поводу иронизируете? – поинтересовалась Изора. – Отец Жан способен кого угодно привести к Богу. Это хороший священник. Ой, помню, когда я была маленькой, его экономка Жизель дарила мне в церкви ластики.

– А, пресловутое христианское милосердие, о котором вы упоминали вчера вечером, – не удержался от шпильки инспектор. – Что ж, бегите, у меня тоже полно дел. Будет любезно с вашей стороны держать меня в курсе относительно ваших дальнейших планов. И, если понадобится шофер, не стесняйтесь! Можете оставить мне записку в Отель-де-Мин.

– И тогда о нас начнут судачить, а я буду скомпрометирована, – заметила девушка. – Хотя, наверное, я слишком поздно спохватилась…

Последнюю фразу она произнесла спокойным, почти безразличным тоном. Изора вышла из полицейского автомобиля. Мотор тихонько ворчал, и это был единственный звук, нарушающий ватную тишину раннего утра. Девер проводил девушку взглядом сквозь пелену падающих снежинок, кружащихся под порывами северного ветра. Изора взялась за бронзовый молоточек на двери, потом неожиданно обернулась и едва заметно улыбнулась. Улыбка получилась такой мимолетной, что он едва разглядел ее, – на улице было еще темно.

Почувствовав, как заныло сердце, Девер развернул авто и нажал на газ – в тот самый миг, когда отец Жан приоткрыл створку входной двери.

– Изора Мийе? Дитя мое, что случилось? – всплеснул руками священник, жестом приглашая ее войти.

– Мне некуда идти, отче, – призналась девушка. – И я вспомнила, что каждый вправе искать защиты и убежища в церкви.

Кюре посмотрел на нее с любопытством: такие речи ему приходилось слышать нечасто. Керосиновая лампа на столике с гнутыми ножками была в вестибюле единственным источником света. Но и этого хватило, чтобы рассмотреть следы побоев на лице девушки.

– Вас кто-то обидел? Идемте в кухню, Жизель нальет горячего молока. До утренней службы еще есть время, успеем поговорить.

Изора следом за ним вошла в просторную комнату, в которой витал вкусный запах горячей карамели и кофе. Мечтательным взглядом обвела стол из черного дерева, на котором стояли фарфоровый кувшин, горшочек с медом, стеклянная банка с вареньем и масленка.

Экономка, энергичная дама пятидесяти шести лет от роду, поздоровалась с Изорой. Она выглядела несколько удивленной, но все же вполне дружелюбной. Вокруг талии у нее был повязан серый полотняный фартук, на голове – маленький белый чепец, подчеркивавший цвет волос – очень темных, подстриженных на уровне затылка.

– Здравствуйте, мадемуазель Мийе, – сказала она, доставая чашку из посудного шкафа. – Раненько вы сегодня поднялись!

– И встала рано, и похожа на заблудшую овечку, – ласково промурлыкал священник. – Что с вами случилось, Изора? Может, хотите исповедаться?

– Нет, не стоит затрудняться. Я не сделала ничего плохого. Вчера вечером мой отец напился, побил меня и прогнал с фермы. Никогда еще он не был таким свирепым, никогда…

Голос у нее задрожал, и больше она ничего не смогла сказать. Растроганная Жизель налила ей теплого, подслащенного медом молока.

– Выпейте глоток, и вам станет лучше, – предложила она. – Я нажарила пончиков из пшеничной муки, сейчас принесу попробовать! Мсье кюре как раз собирался завтракать.

Неизменная преданность Жизель отцу Жану была в Феморо всем хорошо известна. На протяжении вот уже десяти лет славная женщина содержала домик священника в чистоте и творила чудеса на кухне, умудряясь тратить на это совсем небольшие деньги.

– Жизель меня балует! – Кюре с улыбкой покачал головой. – Сама не съест, но для меня прибережет что-нибудь вкусное!

Изора кивнула. В гостеприимном доме в присутствии священника и его экономки – живого воплощения простоты и добродетели – ей вдруг стало на удивление спокойно. Она даже позавидовала их размеренной жизни, ритм которой задавали повседневные заботы: хлопоты по хозяйству – для Жизель, и обязательства, диктуемые саном, – для преподобного отца.

– Мое дорогое дитя, но почему же вы отказались от работы в городе, если мсье Мийе так дурно с вами обращается, и вы не получаете от него отеческой нежности, на которую вправе рассчитывать? – спросил отец Жан. – Увы, слухи дошли и до меня. Я знаю, что дома вы были несчастливы, и, если бы не участие и щедрость госпожи графини, вы не имели бы возможности получить образование и стать школьной учительницей в поселке! Думаю, вы должны воззвать к ее доброму сердцу! Ваш отец – арендатор графа, и мадам де Ренье может все уладить.

Перед мысленным взором девушки пронеслось перекошенное от гнева лицо Клотильды де Ренье: она снова увидела себя в шато, стоящей перед капризной и высокомерной хозяйкой.

– Графиня приказала не показываться ей на глаза. Она больше не желает меня знать. Мало-помалу меня отвергают повсюду, – призналась священнику Изора.

Она не старалась внушить жалость, не искала сочувствия – просто констатировала факт. Своим низким бархатистым голосом девушка в нескольких фразах описала возвращение брата Армана, не забыв упомянуть и о том, что он намеревается вскоре уехать в город со своей довоенной возлюбленной Женевьевой Мишо.

– Пост учительницы я получу только в октябре, – продолжала она. – То есть еще несколько месяцев придется ждать, прежде чем я смогу поселиться в служебной квартире на втором этаже школы и получить первое жалованье. А еще нужно подумать о маленькой Анне…

Жизель присела к столу, хотя это было не в ее правилах.

– Ты имеешь в виду младшую девочку Маро – ту, что живет в санатории в Сен-Жиль-сюр-Ви? – спросила она.

– Да, мадам Маро вчера ездила ее проведать и взяла с собой меня. Еще нас сопровождал Жером. Анне осталось недолго; врачи уже ни на что не надеются. Я была бы рада за нее помолиться, да только с некоторых пор разучилась. Нет, я молюсь, но не так, как раньше, во времена моего первого причастия, а по-своему.

– Неважно, как человек молится, Изора, – наставлял кюре, – если его молитвы искренни и продиктованы сердцем. Очень скоро я открою церковь, чтобы вы помолились за невинного агнца, дитя мое, и никто вам не мешал. Туберкулез косит без разбора детей и взрослых, бедных и богатых, но мы, несмотря ни на что, должны верить в Божественное Провидение. Что касается вашего отца, я готов поговорить с ним, усовестить. Спиртное губит даже самых достойных из нас, Изора. Родительский дом снова распахнет перед вами свои двери!