Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

Когда Киселев, только что вернувшийся из Праги и следивший за событиями в Югославии по репортажам CNN и BBC, указал Добродееву на откровенно антизападный тон НТВ, тот отреагировал жестко и эмоционально. “Он сказал мне: ты не понимаешь, ситуация в стране меняется, меняются общественные настроения, мы должны соответствовать ожиданиям общества, общество осуждает натовские действия. Если мы не будем идти в ногу с общественными ожиданиями, мы окажемся невостребованными”, – вспоминал Киселев[342]. Приступ “государственничества”, по словам Киселева, совпал у Добродеева с предложением ему Примакова перейти на работу в правительство. Если Малашенко мог участвовать в ельцинской избирательной кампании, то почему ему, Добродееву, нельзя работать на Примакова? Правда, Гусинский эту идею не поддержал.

В следующих выпусках “Итогов” Киселев показывал косовских беженцев и напоминал телезрителям об этнических чистках, жертвами которых становились косовские албанцы. Возможно, Америка в самом деле утратила чувство реальности и действовала чрезмерно нагло, говорилось в “Итогах”, но это не может служить оправданием для антиамериканской истерии, захлестнувшей Россию, которая в разные периоды истории сама неоднократно пренебрегала нормами международного права. Дальше шли черно-белые кадры кинохроники 1950-х и 1960-х, призванные напомнить зрителям о том, как в 1953 году советские войска силой загнали Восточную Германию в социалистический лагерь, как в 1956-м они подавили восстание в Венгрии, а в 1968-м вторглись в Прагу. “Советский Союз убивал людей, где хотел и как хотел. Есть ли в этом вина Америки? Конечно, есть. Ее вина в том, что Америка живет лучше и богаче нас, усерднее трудится и становится сильнее. Мы же потратили все силы на поиски третьего пути, который теперь обрели в безграничной, но губительной любви к Сербии”[343].

И все же Добродеев безошибочно уловил перемену в настроениях. Россия была не способна конкурировать с Америкой, но она больше не желала слышать о том, что Америка сильнее, богаче и лучше. Как покажут следующие полтора десятилетия, антиамериканизм окажется одной из самых устойчивых идеологических установок, на которую будет опираться Кремль. На Америку, как на какую-то условную, почти вымышленную страну, можно будет валить вину за все беды, происходящие на родине. Из символа русских надежд, о котором Блок писал: “То над степью пустой загорелась // Мне Америки новой звезда!”, она легко обратилась в символ их краха; утопия стала антиутопией.

После разворота Примакова над Атлантикой его рейтинг взлетел до новых высот: в апреле 1999 года он был самым популярным политиком в стране. Рейтинг Ельцина, напротив, упал из-за кризиса, разочарования в Западе и коррупционных скандалов. Без всяких конституционных изменений Россия на глазах превращалась в парламентскую республику с сильным премьер-министром, имевшим парламентскую поддержку. Примаков, будучи главой правительства, начал вести себя как независимый политик.

Еще до балканского кризиса, в декабре 1998 года, Ельцин, все чаще попадавший в больницу, с тревогой осознал, что теряет рычаги власти, уступая их Примакову и его кабинету министров. Он попытался заново установить контроль над силовыми ведомствами, включая министерство юстиции и налоговую полицию. В то же время он встречался с руководством телеканалов. “Вы можете спросить, почему президент снова заинтересовался СМИ? – спросил Ельцин. – Это потому, что вы – четвертая власть, вы – «силовики», – с харизматической улыбкой ответил он на свой же вопрос. – Поэтому вы и считайте, что вы – под президентом, под защитой президента. Вот это архиважно”[344].

В январе 1999 года на ОРТ, где фактически хозяйничал Березовский, начала выходить еженедельная программа “Время” с ведущим Сергеем Доренко. “На этой неделе мы стали свидетелями открытой борьбы за передел власти в стране, – взволнованным голосом сообщил Доренко. – Премьер-министр Примаков пытается формально лишить президента Ельцина права когда-либо его, Примакова, уволить…”[345]. Со слов Доренко, Примаков занимался установлением контроля над силовиками и средствами массовой информации – и не занимался экономикой, которая неминуемо движется к новому кризису. Примаков заявлял, что не собирается вводить цензуру, но Доренко сопровождал его слова кадрами со съезда КПСС во главе с Черненко, как бы прозрачно намекая, куда катится страна.

Не прошло и недели после выхода в эфир этой программы, как Примаков ответил Березовскому. Комментируя решение Думы амнистировать почти 100 тысяч заключенных, он заявил, что в России нужно освободить места в тюрьмах, чтобы было куда сажать тех, кто совершил экономические преступления. А еще через несколько дней в фирмы, связанные с Березовским, пришли с обыском вооруженные люди в масках и камуфляже. Березовского уволили с поста секретаря Содружества независимых государств и вскоре предъявили ему ордер на арест в связи с хищением денег у “Аэрофлота”. Заодно Примаков попытался вновь установить государственный контроль над ОРТ.

Для Примакова, за плечами которого была работа на Центральном телевидении и звание кандидата в члены Политбюро, программа “Время” олицетворяла незыблемость власти. Сама мысль о том, что Березовский фактически присвоил главный государственный канал, превратив его в инструмент личного влияния, казалась абсурдом. Примаков предложил первому каналу государственную субсидию в размере 100 миллионов долларов с условием, что Доренко уберут из эфира. Самим Доренко, между тем, занялась налоговая полиция.

Березовскому пришлось временно уехать из страны, но сдавать позиции он не собирался. ОРТ стало изображать Примакова фигурой мрачной и опасной, поддерживая страхи либеральных СМИ перед “застойными” повадками премьера. В начале апреля Березовский созвал пресс-конференцию в самом дорогом в Париже отеле Crillon.

“С моей точки зрения, Примаков значительно более опасен, нежели коммунисты, и заблуждается больше, чем коммунисты заблуждаются. Коммунисты хотят вернуть коммунистическую систему в России. Примаков хочет строить империю, – заявил Березовский. – С первого же дня Примаков стал последовательно сражаться за влияние на средства массовой информации, на спецслужбы, на губернаторов. И за влияние на президента. За Думу ему бороться не надо было – она его полюбила сразу. В борьбе за спецслужбы он добился успеха. Я имею в виду худших из худших в спецслужбах, лицемернейших из лицемерных. Десять лет они отсиживались, отмалчивались. Увидели своего и немедленно из всех щелей повылазили. Это не Примаков сегодня сражается с реформами и не слабые интеллектуально коммунисты – это ведут бой остатки российских спецслужб в худшем их представлении. И их лидер…”[346].