Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

Ойко посмотрел неодобрительно. Сквозь жемчужно-серую завесу леса мы услышали фырканье лошади.

– Честно говоря, не стоит заставлять её ждать, – прошептал воин. – Во всём этом есть смысл. Вероятно, она сможет всё тебе объяснить.

– Что объяснить? – раздражённо бросил я. – Почему мой брат умрёт?

Амбакт посмотрел на меня с большей снисходительностью.

– Смерть, знаешь ли, – сказал он тихо, – далеко не всегда то, что мы думаем…

Уставившись на него пустым взглядом, я понял, что он хотел успокоить меня, но я не понимал, что в его словах было утешительного.

– Как зовут твоего брата? – тихо спросил Ойко.

– Сегиллос… То есть, Сеговез.

– Ах да, Сеговез. Его я тоже знал. Это был молодой воин, исполненный беспощадности и силы.

– Как так? Но это невозможно. Он младше меня.

– И всё же я видел, как он выиграл поединок в круге. Он был даже доблестнее тебя.

– Ничего не понимаю. Вздор! Ты несёшь какую-то чушь!

– Я тоже немного растерян… Но всё же я начинаю кое-что понимать. Сеговез моложе тебя, и всё же я знал вас обоих во время первой войны. Это очень странно, но из этого следует, что твой брат не умрёт, потому как я позже встречался с ним.

Я покосился на него с недоумением. Из подлеска донеслось цоканье копыт.

– Разве ты не хочешь получить ответ на все эти тайны? – тихо спросил Ойко. – Иди. Иди же, иначе она разозлится.

Я цеплялся за эти нелепые рассуждения, чтобы увидеть в них хоть лучик надежды. Но я всё ещё был подавлен, и воин добавил:

– Если человек, которого ты ищешь, действительно дорожит ею, найди её для него. Может быть, он и сам придёт к вам.

Если бы я был здоров, я ринулся бы к всаднице, найдя в доводах незнакомца вескую причину, чтобы снова начать игру. Но силы покидали меня, и мне совсем не хотелось уходить от тёплого огня и вновь погружаться в сизую пелену трескучего мороза. Снежинки кружились вокруг нас в причудливом хороводе. С каждым мгновением день угасал.

Я больше не доверял Суобносу, его предательство, будь оно во сне или наяву на поляне Гариссаля, а также отсутствие его на опушке, разочаровали меня. Однако я вспомнил его обеспокоенный взгляд, дрожащие руки, и то, как смешно он подпрыгивал, когда мы замечали всадницу. Это было нелепо и достойно презрения, по крайней мере, в глазах желторотика, но он, казалось, действительно сходил с ума по наезднице. Возможно, Ойко был прав. Королева могла привести меня к Суобносу, а это было надеждой на спасение брата.

Тревога огненной рукой сжала грудь, отдаваясь пламенем в правом боку. Я не мог позволить Сегиллосу погибнуть; не мог даже представить себе тоскливое и пустое существование без моего невыносимого и вечно мешающего младшего брата. И тогда я наконец забыл о своей гордыне. Я поднялся на ослабших ногах и, пошатываясь, побрел прочь от костра.

Я вернулся в лес, и моё хрупкое тельце снова попало в объятия суровой зимы. За обледенелыми ветвями и заиндевевшими стволами деревьев я чувствовал чьё-то присутствие. Вначале я увидел белые клубы выдыхаемого пара, а затем приметил и неподвижно стоящие в ледяном лесу статные силуэты верховой лошади и её всадницы. Спотыкаясь и опираясь о стволы деревьев, я поплёлся в их сторону. Я был уже совсем близко, как вдруг изящным жестом Королева коснулась крупа иноходки. Кобыла зашагала. Из-за толстого слоя снега её темп замедлился, и она пошла элегантным пиаффе, подбрасывая хрустальную пыль над коленом. Преисполненная насмешливого ликования, всадница направила лошадь в противоположном направлении. И уже через несколько шагов они растворились в пелене вихрившихся снежинок.

Я хотел рвануть вперёд и закричать, но был так слаб, что поскользнулся и распластался во весь рост по мягкому пушистому одеялу. Со слезами на глазах я приподнялся на одном локте, чихнул, и из носа вылетел забившийся снег. Я позвал её, но из меня вырвались лишь приглушённые хрипы.

– Нет! Нет! Подожди…

С большим трудом я поднялся на ноги. Я был весь белый, будто обвалялся в муке; снег, оттаивая в горловине плаща, струйками ледяной воды душил меня. Я больше не мог говорить, только лязгал зубами.

Мой разум почти обезумел от холода, но я, обхватив себя руками, всё же шагал вперёд. Я убеждал себя, что снег облегчит мне погоню: по следам идти будет легче. С трудом прохромал с десяток шагов, а потом застыл в изумлении. В студеном мареве подлеска я вновь увидел всадницу, она стояла, прислонившись плечом к дереву, словно ожидая кого-то, покрытая белоснежной шалью, её голова была повернута в мою сторону.

Опасаясь, что в любой момент она снова исчезнет, я, превозмогая боль, поплёлся к красавице. Она не уходила. От холода пропали все мысли, и я не верил своим глазам, что подошёл к ногам её кобылицы. От лошади исходил приятный запах, но морозный воздух стал ещё холоднее и искрился от крошечных снежинок. Кобылица повернула ко мне благородную голову, её уши от любопытства стояли торчком.

– Ещё немного, и ты забыл бы окликнуть меня, – сказала всадница.

Её голос, звучавший поразительно певуче, умиротворял, в нём слышались нотки знакомого и одновременно далёкого говора. Я поднял голову и посмотрел на неё, и всё в ней было похоже на её голос: столь ожидаемое и невероятное.

Она сидела верхом без седла и управляла лошадью без уздечки. Под шерстяной мантией, такой же гладкой, как шкура её кобылицы, на ней было сшитое золотой нитью алое платье, словно обагрённое кровью посреди заснеженных владений. На поясе, как охотничий рожок, был подвешен длинный рог, украшенный серебром. На шее у неё красовалось несколько ожерелий, на которых переплетались разного рода подвески: побрякушки из медных медалей, безделушки из костей и рогов, вырезанные в форме оленей, лошадей, птиц и более неожиданных животных, вроде крупных рысей или грифонов, похожих на те, которые Суобнос нарисовал у нас в доме. Она была закутана в шаль с мягкой бахромой, и я скорее представил, чем увидел ее лицо: красивое, но немного дикое, с правильными чертами, с хорошо очерченными бровями и озарённое лукавой улыбкой, с которой лисица смотрит на куропатку.

– Здравствуй, Белловез, сын Сакровеза, сын Белиноса. Рада познакомиться с тобой.

– Ты знаешь, кто я, а я не знаю твоего имени. Кого мне поприветствовать?

– Твои земляки называют меня Эпоной Ригантоной. Это красивое имя, но, между нами, оно немного помпезно. Если хочешь, зови меня Эппией.

– Ну, здравствуй, Эппия.

Я переваливался с ноги на ногу, отчасти, чтобы согреть промокшие ноги, отчасти потому, что не знал, что сказать. Слабость и холод лишили меня привычной дерзости.

– Я долго искал тебя, – вымолвил я наконец.

– Я осведомлена.

– Но не для себя.

– Не должно говорить такое женщине, Белловез. Она может и обидеться.

– Но это правда! Ведь именно поэтому я стою сейчас перед тобой в такой холод! Я пришёл, чтобы отвести тебя к Суобносу.