Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

В первые месяцы после апреля 1954 года в советском внешнеполитическом ведомстве полагали, что происшедшее – всерьез и надолго. В рабочих документах преобладала типичная лексика времен «холодной войны»: «австралийское правительство создало дело вокруг предателя Петрова для дальнейшего разжигания в стране военного психоза и дискредитации Советского Союза»[522].

Была полностью ликвидирована двусторонняя торговля – объемы советских закупок на пятом континенте сократились до 154 австрал. фунтов[523]. Штатные аналитики уверяли, что СССР спокойно проживет без австралийской шерсти и сельскохозяйственных продуктов. Тем более, замечалось, что сальдо в торговле с Австралией у Советского Союза всегда было отрицательным и не по его вине. Дескать, на советские товары имелся спрос и не покупали их исключительно из-за «враждебной позиции» Канберры[524].

О том, что советские дипломаты не думали о возвращении на пятый континент свидетельствовали, например, их усилия по вывозу из австралийской столицы библиотеки посольства. В МИД Швеции была направлена по этому поводу нота, в которой – трогательная деталь – особое внимание уделялось доставке в Москву находившегося в библиотеке бюстика В. М. Молотова[525].

Нехороших австралийцев не щадили в газетных фельетонах, оскорбительных по форме и содержанию. Дипломатам даже приходилось одергивать неуемных авторов, лихо расправлявшихся с заморскими реакционерами. Просмотрев в январе 1955 года присланный на согласование текст фельетона «Бесчестье Роберта Мензиса» (для публикации в «Литературной газете»), руководство II ЕО потребовало исключить из него некоторые фрагменты, «где содержались неприемлемые эпитеты в отношении Мензиса как главы австралийского правительства». Фельетонисту посоветовали не называть австралийского премьер-министра «политическим покойником», поскольку в политическом плане (да и в физическом) он был живехонек и продержался у власти до 1965 года[526].

Положение меняется к середине 1955 года. Советская внешняя политика постепенно отходила от прежних стереотипов, больше ориентируясь на принцип мирного сосуществования государств с различным общественно-политическим строем. Все более заметными становились признаки разрядки международной напряженности. В этих условиях трудно было игнорировать такое государство, как Австралия – с развитым сельским хозяйством и промышленностью, с растущим региональным влиянием. Контакты с австралийцам были необходимы по самым различным вопросам: от участия советских спортсменов в Олимпийских играх в Мельбурне 1956 года до согласования правового статуса Антарктиды (советская станция «Мирный» находилась на территории, на которую претендовала Канберра). К властям Австралии приходилось обращаться по поводу пролетов через территорию пятого континента советских воздушных бортов, заходов в австралийские порты рыболовецких судов и кораблей, снабжавших советскую антарктическую экспедицию.

Кроме того, руководство СССР нуждалось в достоверной информации о внутренней и внешней политике Австралии. Соответствующее поручение было дано советской дипломатической миссии в Новой Зеландии, однако ее возможности в этом плане были ограничены. Расхожее мнение о том, что Австралия и Новая Зеландия – это «почти одно и то же», имеет мало общего с действительностью. Страны разделены 1700 км морского пространства, есть географические, историко-культурные и политические различия. Разумеется, советские дипломаты в Веллингтоне добросовестно выполняли свою работу, но со временем становилось ясно, что без собственного представительства в Канберре не обойтись.

Советское руководство с пониманием отнеслось к зондажу возможности восстановления отношений, который уже летом 1955 года предприняли журналисты – корреспонденты австралийских газет в Лондоне. Они подчеркивали, что австралийский народ саму идею восстановления отношений одобряет, что деловые круги нынешним состоянием дел недовольны, а в правительственных кругах по этому поводу существуют большие разногласия[527]. Тогда же редакторы ряда крупных австралийских газет обратились к Председателю Совета министров СССР Н. А. Булганину с вопросом о возможности переговоров об обмене диппредставительствами[528].

Как позитивный момент в Москве отмечали тот факт, что официальная Канберра удовлетворяла все советские просьбы о пролетах и заходах судов[529].

В результате появился рабочий мидовский документ «О фактах зондажа по вопросу нормализации австрало-советских отношений, предпринятых со стороны австралийцев», в котором действия Канберры объяснялись в «правильном» идеологическом ключе: к сближению с Москвой, помимо «провала дела Петрова» и наметившегося ослабления международной напряженности, Канберру подталкивала «усиливающаяся борьба австралийского народа за мир и установление дружественных отношений со всеми государствами»[530]. Трудно сказать, в какой степени австралийское правительство реагировало на «борьбу за мир», но оно понимало всю неестественность положения, при котором вторая по рангу мировая держава была выведена из круга внешнеполитического общения Австралии.

В октябре 1955 года, в Нью-Йорке, бывший временный поверенный в делах Австралии в Советском Союзе Хилл, работавший теперь в секретариате ООН, попросил о встрече с В. В. Кузнецовым, первым заместителем министра иностранных дел СССР, прибывшим на сессию Генассамблеи. Хотя Хилл осторожно предупредил, что его миссия носит «полуофициальный характер», говорил он недвусмысленно – Австралия хочет ликвидировать последствия «дела Петрова» и восстановить отношения. Кузнецов высказал согласие с таким подходом и в ноябре встретился с послом Австралии в США П. Спендером. Тот уже вполне официально поднял вопрос о нормализации отношений, предложив выработать текст совместного коммюнике и обменяться послами.

«Конкретику» было поручено отработать вместе со Спендером советскому послу в Вашингтоне Г. Н. Зарубину, и на этом, уже практическом этапе, у сторон возникли расхождения. Следуя установкам Москвы, Зарубин настаивал на включение в коммюнике фразы о том, что восстановление отношений произошло «по инициативе правительства Австралии»[531]. Предложенная формулировка идеологически и пропагандистски работала на СССР и не устроила Спендера, который счел ее неприемлемой[532].