Дочери Марса - Томас Кенилли

Понукания сержантов, разносящееся металлическим эхом громыхание тяжелых шагов по гулким коридорам, которые в более спокойные времена непременно застелили бы коврами, чтобы избежать лишнего шума, свидетельствовали о том, что на судно прибыли новобранцы. Еще до того, как хлынула солдатская масса, она слышала резкие команды сержантов. Это очень напоминало появление на «Архимеде» парней из Эннискиллена. В каюте, где до Мельбурна Наоми ехала одна, появились три новые девушки, и она радушно приветствовала их. Как ни странно, она ощутила жгучее желание познакомиться с товарками. Хотя заранее знала, что те сочтут ее надменной. Такова расплата за фамилию Дьюренс.

В открытый иллюминатор она заметила, что набегают грозовые тучи, несущие городу облегчение. Все снова высыпали на палубу и стали смотреть, как на Мельбурн под вспышки молний обрушиваются бурные потоки несущего прохладу дождя, а потом причал, словно прощальным подарком, осыпало градом.

Во Фримантле «Александр» присоединился к конвою. Когда вышли на бескрайние просторы Индийского океана, по сравнению с которым Средиземное море казалось озером, пошли слухи о рыщущих германских рейдерах. Все палубные огни сняли, а свет в каютах затемнили занавески. Ни один эсминец с целым запасом одеял не спас бы их в этой необъятной пучине.

«Александр» вместе с другими транспортами вошел в Столовую бухту, солдаты в нетерпении высыпали на палубу. Здесь возник слух, что их сразу направят в Англию или во Францию. Наоми дважды ездила в город на небольшом убогом поезде, ходившем прямо из порта. В первый раз они с Кирнаном поехали в бухту Фолс-Бэй, где она пила чай с пирожным, глядя на сияющую южную Атлантику.

Оба рассказали друг другу истории своего возвращения на родину. Кирнан наткнулся на глухую стену неискренних поздравлений. Его отец был погружен в молитвы и удручен. И талдычил о том, что общественное мнение ошибочно приписывает квакерам пацифизм. Всеми возможными способами он добивался от федерального правительства, как выразился Кирнан, «обязательного заказа» для своих машиностроительных заводов на военное производство.

Государственные служащие обещали ему, что его стальные контейнеры будут служить исключительно для хранения воды. Он был уверен, что их также будут использовать для хранения жидкостей военного назначения.

— Боюсь, я все усложняю, — признался Кирнан Наоми, — настаивая, что топливо необходимо не только для военных грузовиков, но и для машин «Скорой помощи». В любом случае ясно, что в результате его станут считать изгоем. А ведь он прекрасный гражданин, когда дело доходит до гражданского общества. Я не буду хвастаться его филантропической деятельностью, поскольку благотворительность — обязанность всех Друзей.

Ее поразило, что одна эта речь оказалась куда содержательнее всех бесед с Робби Шоу.

Во время следующей вылазки на берег она сопровождала старшую сестру Митчи в городской универсальный магазин. Подходя к застекленным витринам, она изобразила интерес к ювелирным украшениям и пудре, а купила тальк. В тот вечер, как и в последующие, она позвала Наоми в свою каюту и, сидя в сорочке, выставила свою культю с длинным, грубым шрамом, чтобы Наоми ее смазала.

Начались настоящие тропики, и спать перешли на палубу. Днем суда преодолевали плотность океана, который вязко противился форштевням и нисколько не подталкивал в корму. С соседних крейсеров до них доносились звуки пулеметных стрельб, шли противолодочные учения, от которых у Наоми холодело в груди от страха. Они пришвартовались во Фритауне, где воздух был совсем влажный, но им не позволили сойти на берег из-за множества лихорадок, которые так легко подхватить в этих местах. Стоя у перил, они наблюдали за африканцами внизу, у угольных трюмов, которые пели, затаскивая на борт уголь в корзинах. Во время похорон в море умершего от туберкулеза кочегара все выстроились на палубе.

Когда они снова вышли в море, прошли еще две подобные церемонии, и конвой ненадолго останавливался, прощаясь с тремя солдатами с соседних транспортов. У Азорских островов воздух стал прохладнее, и еще через несколько дней окончательно похолодало. Океан сделался бирюзовым где-то у побережья Испании и Португалии, которое конвой обогнул по широкой дуге, чтобы не быть замеченным вражескими шпионами. В Бискайском заливе из-за затяжной зимы океан был серый. Вскоре их встретили прилизанные элегантные и проворные эсминцы и повели все стадо в Ла-Манш.

Весенний туман скрыл их от подлодок и не позволил молодым солдатам, родившимся в Австралии, увидеть остров своих предков. Когда судно причалило в Саутгемптоне, в овеянной легендами Англии, глазам предстала мрачная картина: низкое небо, серые портовые краны, длинные пакгаузы. Их повезли на грузовиках на железнодорожную станцию мимо неприветливых рядов стандартных домиков и пансионов, немногим лучших многоквартирных домов и неуютных пабов на углу. И вот они уже в давке и суете вокзала. Наверно, кто-то из молодых солдат спрашивал себя в душе, неужели именно за это они добровольно идут на смерть.

Надо прибавить, вокзал представлял собой изъеденное угольной пылью величественное чудо с колоннадой и грандиозным сводом. Солдат отправили на полигоны равнины Солсбери, а медсестер — в Лондон. На Хорсферри-роуд, Вестминстер, где располагался штаб австралийской военной администрации, им предстояло узнать свою судьбу.

Они могли выбраться из Руана на день в Париж, с которым их обманули по пути на север. Салли написала в госпиталь под Вимрё, где служила Фрейд, и назначила день, когда они втроем будут ждать ее в десять утра под главными часами вокзала Орсе, и, хотя ни одна из них никогда раньше их не видела, они не сомневались, что часы там обязательно есть, как на любой железнодорожной станции. Если Фрейд подбросят по побережью до Булонь-сюр-Мер, оттуда ей будет на поезде добраться проще, чем им из Руана.

Для поездки в Париж им вручили проездные документы и на машине «Скорой помощи» подвезли к большому белому зданию вокзала Руан Рив Друа, в его затейливые окна лился неверный свет, от которого на душе начиналась тоска, придавшая их выходному какой-то меланхолический оттенок. К моменту отправления поезда день решил порадовать их путешествие яркими красками, и они с готовностью поддались очарованию сельской местности. Мимо проносились рощицы вязов и тополей, их, как казалось Салли, словно урезали древние леса до размеров декорации. Пейзажу явно не хватало вертикалей высоких эвкалиптов, умирающих от того, что кто-то кольцами срезал на них кору, так уродующих австралийские просторы. В деревнях женщины и дети таскали воду от колонок в конце улицы, а мальчик в сабо лет десяти, попыхивая сигаретой, смотрел на проносящийся поезд. Здесь среди вспаханных полей в окружении деревьев мог бы стоять случайный большой дом. Но ни одного шато не приближалось к путям, угольная пыль предназначалась для бедноты.

Затем они въехали в убогие пригороды, где мелькали и проблески величия города, и прибыли на вокзал Орсе, самый великолепный железнодорожный дворец, какой только можно себе представить, и самый эклектичный, где на каркас французского юмора были контрапунктом нанизаны помпезные купола и колонны, заимствованные у возведенных британцами вокзалов от Тасмании до Египта. В главном вестибюле вокзала они, как и ожидалось, увидели большие часы. Под ними — высокая, бледная и чуть похудевшая Фрейд. Эта одинокая застывшая фигура и вполне обычное для ожидающих поезда непроницаемое лицо служили символом достойного завершения дня. Они кинулись к ней, она ответила на их поцелуи сдержанно, хотя и без малейших колебаний.