Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Вернувшись на улицу Монмартр и почувствовав запах горячего хлеба, исходящий из булочной, он понял, что ужасно голоден, и вспомнил, что вчера не ужинал. Вольнодумица Катрина всегда скептически относилась к мессам и прочим церковным обрядам; вот и сейчас она встречала их в дверях, уперев руки в бока и насмешливо улыбаясь. Ее небрежение религиозными обязанностями приводило в отчаяние старую Марион, безуспешно пытавшуюся вернуть бывшую маркитантку в лоно Церкви, что, впрочем, не мешало ей любить Катрину как дочь, посланную ей Господом на старости лет. Николя устроился за столом перед большой плошкой дымящегося шоколада и целой горой бриошей.

Несмотря на священный характер воскресного дня, он решил отправиться в Шатле и изучить полицейские записи, сравнить их со своими заметками из черной записной книжечки и попытаться отыскать незримую нить, соединявшую между собой разрозненные на первый взгляд события. Хотя воздух вновь стал наливаться влагой, он пошел пешком, по дороге поздравив себя с тем, что надел светлый фрак из легкой бумазеи и теперь не будет ходить весь день мокрый от пота; когда на улице становилось тепло, он старался одеваться как можно легче. Папаша Мари встретил его без всякого удивления: он давно привык к неожиданным появлениям своих начальников. В дежурной части Николя с радостью обнаружил Бурдо, корпевшего над отчетом.

— Превосходно, — произнес инспектор, — ваш приход избавит нас от написания целого листа отчета. Я трудился за вас, ибо не знал, что вы уже вернулись из Мо.

Николя коротко рассказал ему об аудиенции у Сартина и о встрече с новым королем, а в заключение сообщил, что, к его полной неожиданности, им приказано вернуться к известному делу и собрать воедино разрозненные улики против неведомого противника.

— Вот наконец разумное распоряжение, — одобрил Бурдо. — Отныне наши тайные желания пришли в согласие с волей генерал-лейтенанта. И никаких сантиментов! Я привез в Париж оба трупа; тело кучера, приведенное в надлежащий вид, передали его семье вместе с солидной суммой, которая, надеюсь, утолит естественную жажду объяснений. Второе тело подвергли вскрытию в мертвецкой. Синяки и ссадины, действительно, происходят от ударов, нанесенных сковородой Катрины. Однако после битвы при Фонтенуа она не утратила ни силы, ни ловкости! Не желая тревожить обитателей улицы Монмартр, я потихоньку прошел в сад, где за кусочек бисквита получил показания Сирюса. Я поднес отважному псу одежду Кадильяка под самый нос, и он тотчас ощерился, шерсть на спине встала дыбом, а с клыков закапала слюна. Я никогда не видел его в такой ярости.

— Значит, мой непрошеный гость — Кадильяк?

— Без сомнения. А еще я послал на улицу Дуз-Порт целый отряд осведомителей под руководством Рабуина. Мышеловки расставлены, и сейчас я жду Сортирноса с докладом; его снаряжение безошибочно указывает на его занятие, и заподозрить в нем осведомителя невозможно.

— Отлично, — промолвил Николя. — Но этого мало. Чтобы довести дело до конца, необходимо, соблюдая строжайшую секретность, посадить под замок в Шатле Бальбастра и мэтра Тифена, нотариуса госпожи Ластерье. Еще я подумываю обсудить с Семакгюсом вот какую мысль: не могла бы Ава поговорить с Юлией, подругой скончавшегося Казимира? Быть может, в отличие от нас, она сумеет убедить несчастную девушку дать правдивые показания?

— Ваша мысль мне очень нравится, — промолвил Бурдо. — Показания Юлии помогут нам понять действия Казимира, не укладывающиеся в общую картину фактов. Вы правильно решили начать все сначала. Возможно, новый непредвзятый взгляд поможет нам обнаружить ниточку, потянув за которую, мы размотаем весь клубок.

Достав из шкафа связку бумаг, Николя разложил их на столе и, открыв черную записную книжечку, углубился в чтение. Бурдо занялся составлением некоего списка, из которого он, морща от напряжения лоб, временами что-то вычеркивал. Когда вошел Сортирнос, оба сыщика были полностью поглощены делом. Следом за осведомителем появился возмущенный папаша Мари; из его гневных тирад быстро стало ясно, что привратник безуспешно пытался преградить дорогу наглецу, имевшему дерзость вторгнуться в храм правосудия вместе с вонючими приспособлениями своего низменного занятия, иначе говоря, с двумя ведрами на коромысле и в огромном плаще из вощеной ткани, под покровом которой любой прохожий, заплатив несколько лиаров, мог пристроиться к ведру и справить нужду. Желая подразнить привратника, Сортирнос зычным хрипловатым голосом выкрикивал, словно призывая клиентов: «У кого нужда — беги сюда!»

— Спокойно, ягнятки! — ворчливым тоном произнес Бурдо, стараясь не рассмеяться. — Чем ты, каналья, так не угодил папаше Мари, что он разносит тебя на все корки?

— Да вы только послушайте, господин Пьер! Он решил не пускать меня вместе с моими ведрами, утверждая, что от них воняет. Черт побери, да я ими себе на жизнь зарабатываю! Я охрип объяснять ему, что прекрасно понимаю оказанную мне честь, а потому опорожнил их и как следует прополоскал водой на берегу реки. Они теперь такие чистые, что впору в них суп варить. И вообще, я оставил свой переносной нужник у подножия лестницы. Сегодня воскресенье, и он там никому не помешает.

— Довольно, — вступил в разговор Николя, — успокойтесь! Папаша Мари, принесите четыре стаканчика и вашу заветную бутылку, дабы мы, как подобает добрым бретонцам, скрепили нашу дружбу.

Выпустив порцию дыма из своей носогрейки, привратник задумался.

— Это, конечно, правильно, потому что Сортирнос у нас тоже бретонец, из Понтиви…

И он отправился за стаканами.

— Итак, что новенького? — наконец спросил комиссар, повернувшись к Сортирносу.

— Новостей столько, что Рабуин сильно волновался, как бы я их все не забыл, — ответил тот. — Он взял с меня обещание ничего не пропустить. Так что давай слушай, я тебе сейчас их передам еще тепленькими. Я всю дорогу их повторял.

— Я тебя слушаю.

— На улице Дуз-Порт, напротив жилища пергаментщика, стоит дом, ни бедный, ни богатый. На пятом этаже живет одинокий господин; у него служанка преклонного возраста, она приходит утром и уходит обычно около часа пополудни. Постоянных привычек господин не имеет. С тех пор как мы наблюдаем за ним, он приходит и уходит в любой час дня и ночи; он часто ест в соседней таверне, а иногда подолгу сидит там и пьет, но никогда и ни с кем не заговаривает. И каждый раз он ходит кружными путями, словно опасается, как бы его не выследили. Да, проследить за ним оказалось труднее, чем поймать угря в траве. Правда, все его запутанные тропки каждый раз приводили в одно место: в особняк д'Эгийона.

— Ого, вот это да! — воскликнул Бурдо.

— А куда же еще? — явно отвечая самому себе, произнес Николя; сгорая от нетерпения, он одним махом проглотил содержимое стакана, налитого ему папашей Мари. — Но ты забыл сказать нам главное. Кто этот тип? Удалось ли вам установить его личность?

— Вы его знаете не хуже меня, — ответил Сортирнос, — и я… В общем, это Камюзо, бывший комиссар полиции, надзиравший за игорными заведениями, тот самый, что якшался с Полеттой, и которому ты, Николя, тогда сумел утереть нос. Надо думать, эта скользкая гадюка до сих пор помнит, что это ты прихлопнул его Моваля[57], ведь именно ты тогда вышвырнул его из «Коронованного дельфина».