Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

— Господин герцог, — произнес король, — комиссар Ле Флок только что мне все рассказал. Вас это не удивляет, не правда ли?

— Отлично, просто превосходно. Честное слово, это наш человек, и всегда был нашим человеком. Иначе и быть не могло.

Из его слов Николя не понял ничего. Король расхохотался, отчего одутловатые щеки его мелко затряслись. Его смех неприятно поразил комиссара, ведь он, словно кровоточащую рану, носил в сердце траур по покойному государю. Но он быстро вспомнил, что дофину всего двадцать лет, и горечь разочарования прошла.

— Сударь, — молвил король, — наш дед вас очень ценил. Но он любил устраивать проверки, желая удостовериться, что те, кого он посвятил в свои секреты, способны преодолевать человеческие слабости ради сохранения тайны; и зачастую поступал вразрез с моральными принципами, забывая, что таким образом он, сам того не желая, наносит обиду. Но продолжайте, господин герцог.

— Конечно, конечно, — заторопился Ла Врийер, разглядывая потолок. — Так вот, король сам приказал положить в доверенную вам шкатулку камешки и чистый лист. Ловко, однако, придумано — заставить тех, кто хотел захватить шкатулку, броситься по вашим следам. Надеюсь, неудача их основательно обескуражила.

— Но господин герцог, — произнес ошеломленный Николя, — каким образом Его Величество мог предвидеть, что со мной случится?

— Каким образом? Не воображайте, сударь, что вы являетесь целью придворных интриг и единственной жертвой козней. Мы несколько раз обнаруживали непонятную утечку секретных сведений, хранителем которых являлся сам король и несколько приближенных к нему лиц. И мы подозреваем, что шпионом является кто-то из королевских слуг: тот, кто постоянно пребывал подле короля, а потому его перестали замечать, как не замечают стоящий в углу стул. Но кто этот предатель, мы вряд ли когда-нибудь узнаем.

— Вот тут вы заблуждаетесь, — произнес король. — Господин де Ранрей только что назвал нам виновника. Это Гаспар, лакей в голубой ливрее.

— Отлично, отлично, — промолвил Ла Врийер, — вот мы и закрыли эту главу. Комиссар Ле Флок остается у вас на службе, сир, я вам его рекомендую. Это дело еще раз доказало — хотя он в этом и не нуждается — его исключительную преданность.

Николя почувствовал, что сейчас история со шкатулкой будет окончательно предана забвению. А его честь? А слово, данное павшей с высот власти женщине? Он же обещал найти шкатулку, доверенную ему королем! Неужели он так и не выступит в свою защиту и навлечет на себя презрение графини дю Барри? Нет, с этим он не мог согласиться.

— Сударь, — без колебаний обратился он к министру, — я могу понять предосторожности, предпринятые королем, но, с вашего разрешения, сир, мне бы хотелось знать, куда исчезло содержимое шкатулки.

— Гм, гм, — промычал де Ла Врийер, — я должен был передать его даме после смерти короля.

— Но…

— Но, господин любопытный, я этого не сделал, принимая во внимание, что раз мой повелитель умер, значит, моя служба ему прекратилась, и его приказы более не имеют силы. Теперь его преемнику решать — отменить этот приказ, отозвать его или же отдать вновь.

— Я дал слово помочь несчастной женщине! — взорвался Николя. — Что я теперь ей скажу?

— Тише, тише! Не нужно ей ничего говорить, — сухо отметил Ла Врийер. — Пусть радуется, что король отнесся к ней снисходительно.

От охватившего его возмущения у Николя закружилась голова. Король с неослабным любопытством смотрел на него, и лицо его становилось все жестче. Интересно, он или министр стал причиной облака, затянувшего чело юного монарха? Насколько можно доверять добродушному виду этого увальня, чьи познания и чей здравый смысл Николя успел оценить по достоинству? И чья карьера сейчас рискует подойти к концу?

— Господин Ле Флок прав, — наконец ответил Людовик XVI. — Благородная кровь не может лгать. Держите, сударь.

Король извлек маленький кошелек из алого бархата, где, видимо, лежали алмазы, и с улыбкой протянул их Николя.

— Проверьте содержимое, сударь.

— Ваше Величество смеется надо мной. Вы же знаете, я всегда подчиняюсь королю с закрытыми глазами.

— И правильно делаете, сударь. Вот письмо для аббатисы. Мы доверяем вам, а потому предвидели ваш приезд. Что касается искомой дамы, передайте ей от нашего имени — а мое слово стоит больше, чем клочок бумаги — что уважение, питаемое нами к памяти деда, исключает какие-либо козни с нашей стороны. Со своей стороны, она должна успокоиться, набраться терпения и постараться сделать так, чтобы о ней забыли. Эта несчастная гораздо больше достойна сочувствия, нежели многие из тех, кто покинули ее.

И он искоса посмотрел на Ла Врийера.

— Во всяком случае, она может быть уверена, что никогда — мы подчеркиваем: никогда Шуазель, чьей мести, насколько мне известно, она опасается, не получит прежнего портфеля. А теперь, сударь, мчитесь отмывать свою честь; она мне очень дорога.

Николя преклонил колено перед королем, но тот поднял его. Стоя поодаль, министр бесстрастно взирал на эту сцену.

На обратном пути Николя постарался сосредоточить свое внимание на уличных сценках. Повинуясь первому побуждению, он хотел понять, зачем королю понадобилось вводить его в заблуждение, ибо он точно знал, что искренность была бы значительно более эффективной и вдобавок позволила бы ему соразмерить риск, неотъемлемый от королевского поручения. Скажи ему король всю правду, он бы с легким сердцем согласился стать приманкой. Получается, жизнь его ничего не стоила. Предназначавшаяся ему пуля только случайно пролетела мимо, и если бы не Бурдо, его труп сейчас гнил бы где-нибудь в непроходимых зарослях Бри. Честно говоря, он не знал, что думать. Ему припомнились слова Лаборда, сказанные в те ужасные дни, когда всем стало ясно, что агония короля является предшественницей его кончины. В силу характера их повелитель постоянно вынашивал тайные планы и, к великому удивлению первого служителя опочивальни, скрупулезно, неуклонно и последовательно осуществлял их, все самостоятельно просчитывая и устраивая. Собственно, и святые дары он потребовал, только когда сам убедился, что надежды больше нет.

Невольно он вспомнил насмешливые и горькие речи Бурдо. Инспектор, всегда честно исполнявший свой долг, давно уже не питал иллюзий относительно власть предержащих и не испытывал к ним ни признательности, ни уважения. По его мнению, признательность являлась единственным достоянием бедняков, а уважение — иллюзией тех, кто полагал, что они им пользуются. «Таковы сильные мира сего…», добавлял он, возводя очи горе. Тем не менее он отлично справлялся с обязанностями, хотя и не вкладывал в них душу. Николя давно обещал себе последовать его примеру. С годами пришло неизбежное разочарование. Уроки, полученные им, накапливались, а он не делал из них выводов. Неужели распущенность нынешних нравов сделали преданность и верность синонимами наивности? Несмотря ни на какие доводы, он не мог себя в этом убедить. Значит, придется по-прежнему придерживаться собственных правил и не ссылаться на пороки века. С этими мыслями он вошел в особняк Грамона.