Дом в небе - Сара Корбетт

Внизу я поставила подпись: «Амина Линдаут».

Ахмед прочитал и одобрил.

– Иншалла, ваша ситуация скоро улучшится, – сказал он на прощание.

Я не верила ему ни на грош. Если они продают нас в Аль-Шабаб, то она не улучшится. Все станет только хуже.

Наконец я улучила минутку, чтобы записать что-то личное в тетради с эмблемой ЮНИСЕФ. Просто я больше не могла противостоять искушению, которое мучило меня уже целый месяц. Это было все равно что поставить перед голодающим тарелку еды и запрещать ему есть.

Итак, я решилась. Я села и открыла тетрадь, готовая мигом сунуть ее под матрас, если кто-нибудь войдет. Голубую москитную сетку я накинула на себя сверху, как занавеску. Я писала бисерным почерком, чтобы никто из моих тюремщиков не смог, если что, это прочитать. Страница выглядела как записка лунатика, как туго свернутая длинная нить мелких жемчужин.

Я задумала это как письмо маме, как односторонний диалог с далеким собеседником. Я рассказывала, каково мне живется. Как, чтобы выжить, я прячусь в собственном сознании. Как прошу разрешения выйти в туалет, стуча пластиковой бутылкой об пол. Я писала про голод и одиночество и о том, что я каждый день раскаиваюсь в тех ошибках, которые завели меня сюда. Я писала обо всем, намеренно избегая лишь темы религии и насилия. Мой дневник стал для меня глотком свежего воздуха, свободы. Я прятала его под матрасом и помнила, что, если его найдут, мне несдобровать. Я делал записи почти ежедневно после полудня, когда мальчики впадали в спячку. На всякий случай я держала на коленях раскрытый Коран и сборник хадисов, делая вид, что занимаюсь.

Некоторые из воспоминаний о прошлой жизни вызывали во мне жгучее чувство вины. Например, один случай в Афганистане, когда я делала первые шаги в журналистике. Однажды я посетила тюрьму в пригороде Кабула, о которой мне хотелось написать статью. И там я встретила женщину из Судана, отбывавшую восьмилетний срок за попытку продать героин. Она делила камеру с пятью другими женщинами. Я, помнится, отметила, что камера чистая, у них есть отдельный туалет, и подумала: «Что ж, тут не так плохо». Крупная молодая суданка носила цветастое платье и множество мелких косичек на голове. Ее глаза поразили меня печалью и пустотой. Она единственная из женщин говорила по-английски. Она говорила торопливо, отчаянно, будто надеялась, что чем больше она расскажет мне о себе, тем скорее ее освободят из тюрьмы. «Я очень сожалею о своем поступке, – сказала она. – Я хочу домой». И мне было жаль ее, поскольку она угодила за решетку из очевидного невежества, но я ответила ей в том духе, что, мол, раз она виновата, то должна понести наказание. Я не попыталась утешить ее, только пристыдила. И воспоминание об этом жгло мне совесть.

Теперь я писала в своем дневнике: «Иногда мне кажется, что я расплачиваюсь за свою глупость. Когда я стану снова свободной, я буду помогать угнетенным. Я клянусь, что моя жизнь обретет новый смысл».

Дальше нас ждал переезд. Как я поняла из разговоров мальчиков, нас перебросили в какую-то заброшенную деревню в пригороде Могадишо. Скидс, мальчики и Найджел поселились в бетонном доме, а я жила в пристройке без единого окна. Судя по навозу на земляном полу, тут недавно держали коз. При иных обстоятельствах тот факт, что мы находился неподалеку от города, мог бы внушить мне надежду. Возможно, я стала бы представлять себе аэропорт Могадишо, куда мы с Найджелом прибыли чуть ли не полтора года назад, и напрягать слух, стараясь услышать гул самолетов над головой и определить расстояние отсюда до терминала. Но теперь мне было не до того. Надежды столько раз обманывали меня, что я перестала видеть в них какой-либо смысл. Мое воображение не шло дальше кандалов у меня на ногах и стен вокруг дома. Я не могла представить себе, что сяду в машину, водитель которой не будет относиться ко мне с ненавистью и даже отвезет меня в аэропорт.

Скидс, к несчастью, выжил, хотя малярия оставила в его внешности неизгладимый след. Теперь он был не командир боевиков, а просто какой-то сутулый старик. Время и ожидание не лучшим образом сказывались на всей их компании. Хассам, и прежде маленький и хрупкий, стал и вовсе неразличим под своей одеждой. Ромео больше не жил с нами. Последний раз я видела его в Пустынном Доме. Он оставил разговоры об учебе и женитьбе и говорил только о предстоящей сделке с Аль-Шабаб. Если все выйдет, как планировалось, они получат сумму, которой хватит, чтобы расплатиться по долгам, и еще немного останется. Что касается Аль-Шабаб, то они, по словам Ромео, имеют деньги и возможность держать нас у себя хоть десять лет, пока не получат выкуп.

– А мы больше не можем, Амина, – пожал плечами Ромео, – мне очень жаль.

* * *

Однажды вечером вскоре после молитвы дверь в мой сарай распахнулась, и я увидела Скидса, Абдуллу и Мохаммеда. Все трое были вооружены и прятали лица в платках. Мое сердце тяжело застучало. Я поняла, что нас продали.

Днем ранее, будто прощаясь, Хассам протянул мне клочок бумаги, где был нацарапан адрес электронной почты. Имя: Hassam123.

– Возможно, ты когда-нибудь напишешь мне, иншалла, – сказал он.

Скидс повел меня в дом, где мне дали новую абайю – из плотного серого сатина, – чтобы я надела ее поверх джинсов. Затем он знаком велел мне выходить и садиться в машину, стоящую во дворе. Возле машины меня остановил Абдулла, который заставил меня сесть на землю, достал небольшую пилу и начал спиливать замки на моих кандалах. Я догадалась, что они потеряли ключи. Он долго пилил, и пот градом катился с его лица мне на ноги. Все стояли и напряженно ждали. Лезвие пилы то и дело задевало мне лодыжки, сдирая кожу. Наконец, из дома вышел Джамал, тоже замотанный в платок, и отобрал у Абдуллы пилу. Он открыл дверь и усадил меня на сиденье машины, чтобы пилить было удобнее. Вскоре развалилась дужка первого замка. Моя нога настолько онемела, что не чувствовала разницы. Когда Джамал принялся за второй, из дома показался прихрамывающий Найджел, в чистой рубашке и новых джинсах. Цепей на нем не было. Пока он ковылял к машине, глядя себе под ноги, Джамал одолел и второй замок. Нас спешно засунули на заднее сиденье, мальчики прыгнули в багажник, и машина тронулась. Я догадывалась, что они дали нам новую одежду и освободили от цепей, чтобы мы произвели лучшее впечатление на Аль-Шабаб. Те должны были видеть, что мы стоим затраченных денег.

За рулем сидел Скидс. Впереди на своей машине ехал Ахмед. Автомобиль в очередной раз штурмовал песчаное бездорожье в пустыне. Мы с Найджелом молчали, потом я тихо заплакала, чувствуя, как желудок сжимается от страха. Заходящее солнце окрасило пустыню в пурпурные тона.

В какой-то безымянной и безвидной точке пустыни мы остановились. Нас быстро вытащили из машины и впихнули в другую, где сидели два незнакомых сомалийца. Ахмед постучал пальцем в окно, показывая, чтобы я опустила стекло. Потом наклонился, пристально взглянул на меня и проговорил:

– Не забудь про обещание.

Ромео, подошедший с другой стороны, сунул в окно Найджелу Коран.

Машина тронулась. Я, Найджел и два молчаливых незнакомца полетели в темноту. Мы с Найджелом держались за руки под складками моей просторной абайи. Вторая его рука лежала поверх Корана у него на коленях.