Дом в небе - Сара Корбетт

В Пустынном Доме мы прожили около шести недель. На заднем дворе, который я видела через окошко в туалете, успел подняться зеленый бурьян и закрыть собой два ржавых трактора. Снова шли дожди, отмечая смену времени года.

Ромео усиленно изучал со мной Коран, используя экземпляр Найджела, который порой забывал отдать ему, и книга оставалась у меня на ночь. Начиная с конца, где главы были короче, я заучивала стихи, обычно пять-шесть строк за один раз, медленно переходя к более длинным отрывкам, пока не набиралось тридцать строк, которые я, запинаясь, цитировала по-арабски. Параллельно я читала перевод на английском, чтобы понимать, что говорю: Аллах – Свет небес и земли. Его свет в душе верующего подобен нише, в которой находится светильник. Светильник заключен в стекло, а стекло подобно жемчужной звезде. Он возжигается от благословенного оливкового дерева, которое не тянется ни на восток, ни на запад. Его масло готово светиться даже без соприкосновения с огнем. Один свет поверх другого! Аллах направляет к Своему свету кого пожелает. Аллах приводит людям притчи, и Аллах знает обо всякой вещи. И так далее.

Порой Ромео высмеивал мое произношение и даже шлепал меня в случае серьезных ошибок. Если я давала ему повод для гордости, он призывал в комнату мальчиков и заставлял меня демонстрировать свои успехи, будто я ученый попугай.

– Вот видите? – говорил он, словно доказывал им что-то. – Амина – хорошая мусульманка.

Это всегда подвергалось сомнению.

Коран и сборник хадисов в твердой обложке переходили от Найджела ко мне и обратно. Во время занятий мне разрешалось сидеть и читать. Когда Ромео не было, уроки проводил Хассам. Он, по-видимому, очень переживал из-за случившегося и всячески старался угодить мне – тайком таскал мне таблетки ибупрофена и чай, а порой мог принести и оставить на пару часов какую-нибудь книгу из моей посылки. В виде помощи в изучении Корана он дал мне ручку, карандаш и тонкую нелинованную тетрадь с зеленой обложкой, на которой был выгравирована эмблема ЮНИСЕФ.

Заметив однажды у меня эту тетрадь, Абдулла вырвал ее из моих рук и зашипел:

– Ты знаешь, что это? – Он указал на эмблему – мать и дитя в профиль на фоне земного шара.

– ЮНИСЕФ?

Поводив пальцем по эмблеме, Абдулла с выражением изрек:

– Очень плохо!

И вышел, унося с собой тетрадь.

Я очень огорчилась. Там было записано всего несколько вопросов, которые я хотела задать Ромео или Хассаму по поводу Корана, но тетрадь – молочно-белые страницы, сама возможность писать – имела для меня большое значение.

Двадцать минут спустя Абдулла вернулся и с презрением швырнул тетрадь на пол. Эмблема была грубо заштрихована черным маркером. Тут-то меня осенило. Ведь Пророк запретил изображения людей и животных. Но теперь, когда мать и дитя были надежно замалеваны, тетрадью можно было пользоваться.

Я часами рассматривала пустые страницы, не осмеливаясь записать туда что-нибудь из моих мыслей – хотя мне очень хотелось, – потому что Ромео – единственный, кто читал по-английски, – мог прочитать и наказать меня.

А между тем я заметила, что Найджел подчеркивает карандашом строки в английском переводе Корана, а потом на пустой странице в конце книги ставит цифры, обозначающие номер страницы и стиха, к которым ему хотелось бы вернуться. В основном это были строки о невольниках и правилах поведения. Найджел, как и я, искал в Коране предлог, чтобы получить от наших тюремщиков поблажки. Мне пришло в голову, что при помощи Корана можно общаться. Я решила попробовать передать ему сообщение и стала подбирать в тексте нужные слова. Найдя слово, я подчеркивала все строки в стихе, а само слово выделяла более жирной линией. Так, слово за словом, я составила пару предложений. Затем на последней странице, где Найджел вел свой список, я указала номера страниц, на которых следовало искать слова. Потом я сказала Хассаму, что на сегодня мои штудии завершены, и он понес книгу в комнату Найджела. Я надеялась, что Найджел сообразит, что я отправила ему письмо. Он должен был прочитать: я/ люблю/ тебя/ мать/ говорит/ они/ имеют/ половину/ миллион.

На следующий день Коран вернулся ко мне. Оставшись одна, я открыла последнюю страницу и увидела новую колонку цифр. Мое сердце радостно подпрыгнуло. Я стала листать книгу, ища слова по ссылке. Найджел разгадал код и ответил: Я/ хочу/ домой/ я/ их/ презираю.

Мы стали получать неясные намеки относительно того, что происходит дома и как продвигаются переговоры. Мне и Найджелу несколько раз удалось поговорить с родными. Я, например, слышала его разговор с сестрой, когда она сказала, что их семья продала два дома и пару машин.

Однажды ко мне пришел Ромео и остальные. Он сказал:

– Есть один шанс. Твоя мать имеет пятьсот тысяч долларов, и если она завтра заплатит, то мы их примем. Но только за тебя, не за Найджела. У его семьи есть деньги, а она бедная. Пусть решает прямо сейчас.

Зазвонил его телефон – вызов от Адама, который как раз разговаривал с мамой. Ромео сунул телефон мне в лицо.

– Скажи ей, что это твой единственный шанс. А потом, – он жестом указал на мальчиков, – я не знаю, что они с тобой сделают.

Я передала маме его слова. Я умоляла ее вытащить меня отсюда даже без Найджела. Мне было стыдно и больно произносить это, тем более что Найджел мог слышать, что я говорю. Но я надеялась, что он понимает, что это очередная манипуляция, попытка выведать, сколько у нас на самом деле денег. Но моя мама была как кремень. «Мы работаем вместе, – сказала она. – У нас всего пятьсот тысяч долларов. И ничего сверх этой суммы мы предложить не можем».

Ромео уехал, его сменил Ахмед. Тот прибыл на собственной машине, тщательно выбритый, одетый по городскому в рубашку поло и брюки со стрелками. Он привез очередной проверочный вопрос: «Какой у твоего отца любимый цвет?»

Ахмед с отвращением смотрел по сторонам – повсюду была грязь и бардак. Заметив расчесы на моих распухших от укусов москитов ногах, он велел повесить над моим матрасом москитную сетку. Москитная сетка лежала среди моих вещей, но после побега мне было запрещено пользоваться ею. Я понимала, что его забота обо мне вызвана не сочувствием, а страхом, что я заболею и умру, пока он тут за старшего. Скидс, к примеру, подхватил малярию и который день валялся, свернувшись калачиком, на полу. По дороге в туалет я должна была проходить через гостиную, где он лежал, и видела, что ему и впрямь худо. Видя, как он, весь серый, трясется в лихорадке, как блестит от пота его лысая голова, я желала ему смерти.

– Болотный, – ответила я Ахмеду, – любимый цвет моего отца.

Я спросила, не может ли он поделиться со мной новостями и скоро ли нас освободят. Задумавшись, Ахмед покачал головой и сообщил мне такое, отчего кровь застыла у меня в жилах. Они, сказал он, отказываются от дальнейших переговоров с нашими родными и перепродают нас в Аль-Шабаб. А уж те, если захотят, продадут нас домой.

Он дал мне несколько листов бумаги и ручку и велел написать заявление, которое он называл «Обещание». Там я должна была поклясться, что при любых обстоятельствах останусь верна принципам ислама и стану повсюду проповедовать исламскую веру. Если меня освободят, я обязуюсь прислать ему полмиллиона долларов на джихад. Он хотел, чтобы я прямо сейчас указала источники этих будущих средств. Я подумала и написала, что я сделаю джихадистский веб-сайт и объявлю там сбор пожертвований и еще напишу книгу для женщин, которая будет побуждать их принимать ислам. Зная его любовь к документам, я использовала как можно больше канцелярских выражений вроде «таким образом» и «следовательно». «А вдруг, – думала я, – ему так это понравится, что он решит отпустить нас?»