Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

его. Какая пятерка, он тоже сказал — эпитет подобрал к ней крепенький, так что мне даже затруднительно было ответить ему покрепче, но все-таки я ответил. Обменялись, как говорится, любезностями, после чего наступило затишье.

Он и эпитет свой произнес в полный голос, словно показывая мне, что чихать ему на тех, кто услышит, и сидел развалясь, пускал дым в потолок, и ноги вытянул в грязных башмаках — обходите, мол, кому надобно, и что-то напевал для собственного услаждения, и беззаботная усмешечка проскальзывала у него то и дело.

— Рассчитываешься? — спросил я.

Он посмотрел на меня с пренебрежением:

— Рассчитаться недолго.

А я промолчал. Я по инерции выстраивал мысленно вехи будущего своего репортажа. Мне уже представлялось реальным замахнуться на большее: общегородской рейд, проблемный обзор.

— Рассчитаться недолго, — повторил Геннадий, словно бы досадуя на меня за мое молчание. — А коллектив? При нашей нехватке кадров…

— Не отпускают? Стали на колени?

— До колен не дошло. Сознательность подсказывает.

— Сознательный, значит?

— А ты еще не усвоил?

Зачем бы ему распускать передо мной эти самые… перышки? Ну, было время: уважаемый товарищ Мосьяков, известный всем читателям и почитателям корреспондент. А теперь для него Мосьяков просто-напросто Вадим, которого он знает как облупленного.

Знает ли? А я его?

— С коллективом ты вроде бы не очень-то близок, — сказал я.

Он усмехнулся самодовольно, будто это была похвала — то, что я сказал.

— Одно другого не касается.

И легким небрежным движением руки с зажатой меж пальцев папиросой изобразил завитушку в воздухе, словно бы расписался.

На мой же взгляд, одно другого касалось.

— Коллектив — это мы так выражаемся, — пояснил он мне. — По привычке. Бывает, к месту, а большей частью для проформы. — И с той же легкостью, которая сквозила нынче в каждом его слове и жесте, добавил: — Всякий сброд — это не коллектив.

Где-то, значит, люди пришлись ему по душе, а тут, видимо, не пришлись. Где? В Ярославле?

— И там сброд, — сказал он не зло, а весело.

— А ты, видать, парень с запросами!

Он посмеялся, как смеются удачной шутке, и сам пошутил в ответ:

— Мои запросы на рубль с мелочью. Пара пива и бутерброд. Были бы люди как люди.

Не повезло бедняге на людей. Не попадалось ему порядочных. Так, что ли?

— Это другой вопрос, — усмехнулся он. — Мы все порядочные, когда касается нас лично.

То есть? Нет, перышек теперь уж он не распускал — потянуло на скепсис. Мы бы могли постепенно докопаться до корня, но я забежал вперед: стало быть, сущность товарищества ставится под сомнение?

Глянув на меня насмешливо, он помолчал, пососал папироску, сказал загадочно:

— Это как в поезде.

Что за сравнение пришло на ум? С чьих слов? А в том, что своих у него маловато, я уже, пожалуй, успел убедиться.

— Едешь, бывало, по двое суток, а то и больше, — прижмурившись, предался он приятным воспоминаниям. — Картишки, водочка, то да се. Дружба народов. А чуть приехали — каждый по себе, уже и в глаза не смотрит. Уже плевать ему на те двое суток. Как не было. Один за багаж болеет, у второго — где ночевать в голове, третий к окошку прилип. За двадцать километров до конечного пункта табачок врозь, это закон. Мы все артельные, когда в дороге и когда местов на всех хватает, а чуть домашним запахло — уже другой аппетит.

— Ну, знаешь, — сказал я, — примерчик глубиной не блещет. Что с пассажира взять? Фигура пассивная. Картишки, водочка — не показатель. Надеюсь, на меня-то не в обиде?

Он дернулся весь, будто обожгло его, но это не ожог был, а ложная тревога, рассмешившая весельчака чуть ли не до слез.

— В обиде? Вот это даешь! На золотых людей по отношению ко мне не обижаюсь!

Стало быть, попал я в золотой фонд, и тоже не сдержал улыбки:

— Такая честь?

— А как же! — ухмыльнулся он. — По заслугам.

Я был зол на Лешку, на Жанну, на ребят из редакции, — на Геннадия злиться мне с какой стати? Улыбка у меня была, однако, злая, и я это чувствовал.

— Умеешь, значит, среди всякого сброда различать заслуженных?

— Умею! — посмеялся он от души. — Наука нехитрая. Ты — мне, я — тебе. Круговорот. На этой механике вся жизнь построена. Если ж твой клапан открыт, а мой закрыт, механика та — собачке под хвост.

— Ну что ж, отрегулируем, — сказал я теперь уж без всякой улыбки. — Телевизор у меня исправен, в цветной приставке не нуждаюсь. Чем еще можешь быть полезен?

— Чем! — удивился он весело. — Многообразием. За ним-то и гонишься, материал собираешь, такая твоя задача, я ж не пентюх, вижу.

— А если задачи вообще не ставятся? Такого не допускаете, товарищ Подгородецкий?

Зря я, конечно. Ставилась-таки задача.

— Не допускаю, — ухмыльнулся он. — Знание механики не позволяет.

Его позвали к инженеру.

Ну, чего я достиг? На какой сантиметр продвинулся? Да ни на какой.

Чувство юмора мне изменяло.

Да и не мог я думать сразу о Вовке, о Линке, о Жанне, о своих репортерских замыслах и еще о Подгородецком. В троллейбусе я вообще ни о чем не думал. Так тоже бывает. Мне бы рвануть куда-нибудь к приятелям, скоротать вечерок на паритетных началах, а я поехал домой.

З. Н. встретила меня торжествующим возгласом:

— Димочка, сюрприз!

Мне только этого недоставало — ее сюрпризов.

В руках у нее была какая-то бумаженция — официальная, судя по штампу; она протянула ее мне с выражением сдержанного ликования на лице, ничего не добавляя к своему возгласу и тем самым великодушно предоставляя мне возможность самому оценить значительность сюрприза, свалившегося на наши головы прямо с неба.

Это была повестка из автомагазина: очередь подошла, я никак не ожидал. Нам предлагалось в такой-то срок внести в кассу такую-то сумму, которой, кстати, на нашей коллективной сберкнижке пока еще не было. Это немаловажное обстоятельство не обескуражило меня, однако: сперва я тоже восторжествовал. Очередь подошла — чем не сюрприз? Наша сберкнижка — на предъявителя, одна на троих, лежала, как обычно, у меня в письменном столе среди черновиков и старых записных книжек. Последний взнос был сделан З. Н. еще в декабре, а мы с Линкой прибавить что-нибудь к этому взносу так и не удосужились. Моих взносов там было всего ничего: рублей по двадцать клал, по тридцать, да и то раза четыре, не больше. Линка тоже не слишком превзошла меня.

Я вернул повестку З. Н.

— Надеюсь, ты сам займешься оформлением? — спросила она с оттенком глухой обиды.

Я