Андрей Рублев - Павел Северный

Филарет ехал в монастырь не только из-за любопытства или желания повидать живописца Рублева, о котором говорили в Москве, но и потому, что надеялся в монастыре обратить на себя внимание своей защитой канонов православного писания икон. Он надеялся своими глазами увидеть, как вынужден будет смиренно покориться воле игумена не в меру смелый Рублев.

Кони, отфыркиваясь, катят возки по размытому дождем большаку, окуная по самые втулки колеса в жижу грязи. Седоки, занятые своими мыслями, молчат. Дождь сыплет мелкий, по-осеннему затяжной…

Игумен Никон осчастливил боярина Кромкина лишь прохладной беседой, выслушав сбивчивый, взволнованный рассказ Кромкина о душевном беспокойстве, обуявшем его от молитв перед образом Христа, написанным Андреем Рублевым, пообещал вразумить иконописца и наставить на путь истины.

Оставив икону у игумена, Кромкин ушел, недовольный беседой. Филарет, обиженный невниманием к нему игумена, который не пожелал повидаться с ним, успокоил Демьяна, сообщив, что найдет другой путь, чтобы о них заговорили как о ревнителях православной веры. В родном монастыре Филарет слыл мастером по части сплетен и склок, и своим талантам он нашел применение и в Троицком монастыре. На третий день пребывания в обители он повстречал знакомого монаха Никанора, рассказал о причине своего приезда, даже не подозревая, что собеседник слывет недругом и хулителем Андрея Рублева. Именно из-за наговоров Никанора игумен, чтобы пресечь пересуды, икону, на которой Рублев изобразил Христа в пустыне, велел перенести в свои покои, не дозволив показывать икону верующим.

Теперь Никанор начал сказывать монахам о том, что богомолец привез икону в обитель, посчитав ее греховной и недостойной для молитв перед ней. Молва об этом быстро распространилась. Среди живописцев начались пересуды, переходившие в крикливые споры между защитниками и противниками Рублева. Дошло до того, что Никанор с несколькими монахами обратился к игумену со слезной просьбой оградить обитель от своеволия Рублева. Никон, знавший, что богомольцы иконы Рублева охотно приобретают, пытался остепенить просителей, уверял их, что не находит в привезенной иконе ничего, что можно было бы посчитать недопустимым и оскорбительным для веры своеволием. Однако монахи были настойчивы. Требовали наложения на Андрея епитимьи, намекали, что в противном случае подадут жалобу митрополиту.

Игумен пообещал выполнить просьбу, но медлил с ее выполнением. Никону был известен независимый нрав и стойкое упрямство Рублева, но игумен также помнил о том, что Андрею покровительствовал Сергий Радонежский, а кроме того, с ним совсем недавно милостиво беседовала сама великая княгиня Евдокия. Она видела ту икону, которая стояла теперь в игуменских покоях и с которой игумен до сих пор не мог решить, как поступить. Иконы Рублева давали монастырю прибыток, необходимый для задуманного Никоном возвеличения монастыря. Недавно он ответил вежливым отказом на просьбу игумена Андрониева монастыря отпустить Даниила Черного и Андрея Рублева для росписи нового храма. Отказал из-за опасения, что живописцы могут не вернуться. Склоку среди живописцев, как хорошо понимал Никон, необходимо было погасить самым решительным образом. Он не мог допустить, чтобы весть о ней дошла до митрополита, который до сей поры был к Никону благосклонен и милостив. Правда, Никон понимал, что не сможет до конца искоренить эту склоку, ибо в корне ее лежит слепая зависть монахов к чужим успехам, будут ли это успехи Рублева, Прохора из Городца или Даниила Черного.

Вспомнив о боярине Кромкине, не желая отвратить его от монастыря, Никон решил еще раз побеседовать с ним, но с досадой узнал, что богомолец и сопровождавший его монах поспешно отбыли с богомолья.

Ветер с посвистами гонит над Маковцем низкие разлохмаченные облака. День будто вечер.

Сосны и ели раскачиваются со скрипом. Тоскливо каркают пролетающие вороны.

Покои Никона срублены минувшим летом. Ладили их псковские плотники.

Из сеней дверь в переднюю горницу, не шибко просторную. В ней печь, убранная поливными синими изразцами. Узкие окна будто стрельницы. Стены оглажены топорами до блеска, но из трещинок в бревнах выступили смоляные слезы. В киоте – икона Троицы. Вдоль стен – лавки с покрывалом из синего аксамита. Дубовый стол в узорной резьбе. Подле него столец с высокой спинкой. Все добротно. Всякая вещь словно стремится выжить из обихода убогость, бывшую при отце Сергии.

Андрей вошел в горницу, когда в ней уже собрались живописцы. Они стояли сгрудившись. Взгляд Андрея нашел Прохора, Даниила, чернявых Пахомия и Стахия, рыжебородого Василида, старосту Анания, старца Акакия и Никанора. Кой-кого не было.

Андрей остановился возле двери, заметив, что взглянули на него только Прохор и Василид.

Игумен Никон появился в сопровождении летописца Епифания. Войдя быстрым шагом, оглядел собравшихся, благословил и, остановившись у стола, положил на него принесенную икону. Игумен, пощипывая кончик бородки, оглядел собравшихся неласково и, не найдя нужных ему живописцев, отрывисто спросил:

– Пошто, отец Никанор, не вижу остальных жалобщиков?

– Должно, призапоздали, – неуверенно ответил Никанор.

– Не придут! – сказал Василид. – Не придут оне, владыко. Поняли, что не в тот хомут голову совали.

– Как не придут? Позваны, – возмутился Никон.

– Все шли на зов твой, владыко, стыдясь смотреть друг дружке в глаза, как мальцы нашкодившие.

– Молчи! Уразумел твои слова, – оборвал Василида игумен и, сев на столец, поманил старосту: – Тебе, Ананий, держать ответ, пошто дозволил склоке мутить покойность среди доверенной тебе братии. Неужто пустым временем обзавелись? Как допускаешь сию непотребность? Пошто у братьев к брату наветы плодятся? Все одинаковы по званию. Изографы, искрой Божьей одаренные. Не жмурь виновато очи. Ответствуй на спрошенное.

Староста, виновато переминаясь с ноги на ногу, не глядя на игумена, заговорил:

– Пресекал! Вразумлял словом! Господь тому свидетель! Но ослушность середь отцов затвердела. Ты им слово – они свои два в ответ. Иной раз даже криком их усмиряю, кулакам воли не даю, потому как в них сила. Дознался, владыко, с чего зачалось. С Никанора, пустившего молву. Не может Никанор смирить в себе постыдную зависть.

– Да разве из зависти? – вскипев, вклинился в разговор Никанор.

– Не встревай! – прошептал Ананий и так стеганул взглядом Никанора, что тот начал откашливаться.

– Недобрую славу про Андрееву икону, владыка, богомолец-боярин пустил, а как учуял, что неладное сотворил, то живо убрался с богомолья.

– Уразумел. Все одно вина на тебе, отец Ананий, остается, что не приглушил недобрость.

– Замолю погрешность, владыко. Прости, милостиво.

– Бог простит.

Никон поднялся с места и, подойдя к живописцам, спокойно спросил:

– Ты, стало быть, Никанор, углядел своеволие брата Андрея в написании очей Христа? Выскажи при всех достойно и понятно свое недовольство.