Андрей Рублев - Юрий Галинский

Все это кистью достохвальной

Андрей Рублев мне начертал,

И в этой жизни труд печальный

Благословеньем Божьим стал.

Н. Гумилев

Почти весь день Андрейка провел в церкви Иоанна Лествичника у икон и фресок, которые расписывала при великом князе Московском Симеоне Гордом и митрополите Феогносте артель русских живописцев.

«Как несхожи, как отличны их росписи от тех, что в то же время рисовали в Успенском соборе грек Гойтан и его ученики!.. – думал он. – Отчего у гречинов ангелы, и пророки, и праотцы повернуты друг к другу, изгибаются, одежда, будто по ветру, вьется? У наших же недвижны, глядят прямо, вроде бы на тебя смотрят. Только лики добрее, чем в Успении расписаны. А краски… У Гойтана серо-синие да розово-зеленые, переходы между ними неприметны. У наших – красные, коричневые, алые, выделяются на златом или синем поле… А как лучше? Сказывают, в Новгороде Великом искусный гречин по прозвищу Феофан объявился, рисует дивно. От бы поглядеть!..»

Раздумывая над этим, Андрейка направлялся к Фроловским воротам на выход из Кремля, когда его окликнул брат Иван. Старший еще издали узнал меньшого. При ходьбе Андрейка почти не сгибал колени, ноги выбрасывал в стороны, сильно размахивал руками. Бывало, станет Иван в шутку подражать его походке – у домашних от смеха слезы на глазах выступают.

Старший молча кивнул отроку, едва улыбнулся уголками плотно сжатого рта. Он был хмур, расстроен. В доме гостя сурожского Елферьева, откуда шел Иван, беда. Купца уже с месяц не было в Москве – уехал в Орду торговать; среди товаров несколько кольчуг работы оружейников Рублевых. И вот весть печальная: убили будто бы ордынцы гостя сурожского в Булгарах. Елферьев приходился Рублевым кумом – был крестным Андрейке, сбывал сработанные ими товары в Сарае и Кафе. По совету именитого купца многие московские бояре облачались перед боем в их кольчуги. Андрейка, когда Иван рассказал ему о гибели благодетеля, поскучнел сразу, отвернулся – не хотел, чтобы брат видел слезинки, набежавшие на глаза. Но на этот раз молодой оружейник, который посмеивался обычно над жалостливым отроком – тот уходил со двора, когда кололи кабана, разделял огорчение меньшого. Привлек к себе, крепко обнял за плечи.

Братья покинули Кремль, стали спускаться к Москве-реке, но тут с Пожарской площади неожиданно послышались шум, крики. Вмиг среди горожан разнесся слух: «Великий князь с Москвы отъезжает!..» Рублевы бросились вверх по Варьской улице…

По обочинам Переяславской дороги, что начиналась сразу за Богоявленским монастырем, расположенным непоодаль от Кремля, пестря разноцветными одеждами, толпился московский люд. Над городом, расцветив багрянцем купола церквей, горел закат. Светилось всеми красками радуги облачное небо.

Великий князь покидал Москву… Прошло всего два года после Куликовской битвы, в которой был разгромлен Мамай. И вдруг новая напасть. Узнав, что на стольный град нежданно-негаданно идут тумены ордынского хана Тохтамыша, Дмитрий Иванович созвал Боярскую думу. Долго спорили: что делать? Наконец решили: Москву оборонять, но великий князь пусть отъедет на север в Кострому и там собирает полки…

Из ворот Никольской башни чередой выезжали всадники. С арки равнодушно глядел им в спины Николай Чудотворец. Большая икона с ликом святого и негасимой лампадой под ним была видна издалека. Бабы крестились на образ, вздыхая, утирали слезы, мужики хмурились, молчали. Притихли даже ребятишки, не бежали следом за воинами. Лишь нищие, тряся лохмотьями, выставляли напоказ шрамы и язвы, просили гнусавыми голосами милостыню и, рискуя быть задавленными копытами коней, выскакивали с протянутыми руками на дорогу. Но рослые, плечистые княжеские дружинники на выхоленных, сильных лошадях, не обращая на них внимания, проезжали мимо.

– Ну и молодцы! – раздался в толпе чей-то восхищенный возглас.

– Еще б! На княжьем корме всякий таким станет, – заметил Иван Рублев. Похлопав по плечу соседа, озорно улыбнулся большими голубыми глазами, добавил: – Ты тоже.

Вокруг засмеялись: уж очень неказист и мал ростом был тот.

– Да… За них не опасайся – всюды сухими из воды выйдут. В мамайщину себя не обделили. Коней, быков да еще тех чудищ с горбами – запамятовал, как и зовутся, – сколько им досталось!

– Вельблуды, что ль? – подсказал пожилой узколицый купец в поярковом колпаке.

– Во-во! – обрадованно воскликнул молодой оружейник. – Я и говорю: те, что вельми блудят. Верно, девоньки?..

Подмигнув окружающим, обхватил за округлые плечи стоящих впереди двух девок в пестрых бязевых сарафанах с накидками. Те вспыхнули сквозь румяна, покачали укоризненно головами с длинными, распущенными чуть не до талии волосами, отодвинулись подальше.

– Фу, охальник! Хоть бы посоромился! – набросилась на Ивана рябая баба, одетая в зеленую с синей клеткой паневу (она тут же торговала пирогами с ягодной начинкой).

– А я ж ничего… – скорчил удивленную мину оружейник, и снова розовощекое скуластое лицо его расплылось в веселой улыбке.

– Что верно, то верно, – бурчал пожилой купец. – Был и я в Куликовскую сечу. Князевым людям все наилучшее досталось. Кто головы сложил, а кто и нажил.

– Зато и бились-то они как! – возразил кто-то.

– Не сами ж. Куды они без нас! – заметил другой.

– Оно всегда так: кому полтина, кому ни алтына, – вздохнул старик с медной серьгой в ухе.

– Что ж теперь будет? Князь-батюшка отъезжает, а мы как? – растерянно протянула девка в бязевом сарафане.

– Так и будем, Машенька. А может, Дашенька? – снова приблизился к ним Иван. – За ветром в поле не угонишься.

– Да ну тебя! – вдруг рассердилась она – и к подруге: – Чего пристает?!

Парень не ожидал, невольно попятился; про себя подумал: «Красна девка, хоть и занозиста. И впрямь бы познакомиться…»

– Бают, Митрий Иваныч хотел против татар выступить, так люди великие на Думе не поддержали.

– Ну и пес с ними! Нас бы кликнул – мы свой город всегда от врага обороняли.

– Сказывают, оставил-де великий князь Федора Свибла осадным воеводой, сам же на полночь едет полки собирать.

– Эээ… Не верь выезду, верь приезду. Не дело оно, что Митрий Иваныч стольную бросает.

– Как же с ордынцами, когда сюда пригонят, сами, что ль, управимся? – взволнованно спросил Андрейка, нахлобучивая на белесые брови суконный колпак.

– Много князьям и боярам до тебя дела! – хмуро бросил какой-то слободской, видимо, серебряник. В руке у него дымились длинные щипцы для держания тиглей – так с ними только что и выбежал из мастерской.

– Батюшки мои! Сохрани, Господи! – всплеснула руками в стеклянных браслетах толстая баба, когда мимо стали проезжать последние ряды княжеских дружинников. Закрестилась, запричитала. Следом заголосили другие…