Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер

Ибрагим сдернул с Давуда рубаху и швырнул ее на пол. Давуд лежал не шевелясь; Ибрагим замахнулся кинжалом, ловко, точно между ягодиц, распорол его шаровары. И разодрал их. Обрывки полетели на пол. С силой подняв Давуда с плиты, он уложил его лицом вниз. Давуд ударился подбородком о мрамор. Рот наполнился кровью, которую он поспешил выплюнуть. Он по-прежнему не смел шевелиться и еще больше распалять великого визиря. Он понял, что сегодня не умрет. Сегодня великий визирь попробует одержать над ним верх, овладев им.

* * *

В тот вечер Давуд не явился на свидание к Сулейману. Он сидел в нижнем парке Топкапы, стараясь умерить боль в нижней части живота, и тихо плакал. Он скорчился в темноте, глядя, как на востоке медленно встает солнце. Поглаживая себя, он не переставал плакать.

Сулейман широким шагом направлялся в дворцовую конюшню. Они с Ибрагимом полюбовались великолепными лошадьми, нежно похлопав каждую по шее и проверив их ноги. Конюхи низко кланялись, когда они переходили из одной конюшни в другую. Они горделиво улыбались, когда султан осматривал их труды и хвалил за то, что содержат лошадей в превосходном состоянии.

— Этот жеребец великолепен, — с довольным видом проговорил Сулейман.

— Да, — ответил Ибрагим, — он почти не уступает Тугре.

Сулейман провел ладонью по шее коня и заглянул в его светло-карие глаза.

— Да, — сказал он наконец, и в его голосе послышались печальные нотки.

Ибрагим положил руку на плечо Сулейману и повел его в следующую конюшню. Еще час они осматривали кобыл и беседовали с конюхами и их помощниками.

Выйдя, довольный султан достал из карманов несколько сот золотых дукатов и отдал конюхам, приказав разделить их между всеми. После короткой прогулки по боковому парку они вернулись в Изразцовый дворец.

Ичогланы поднесли им кубки с шербетом и поднос с летними ягодами. Затем Ибрагим наклонился к другу:

— Сулейман, я уже несколько недель не видел твоего Давуда. Надеюсь, он здоров?

Сулейман взял Ибрагима за руку.

— Я тоже давно не видел своего друга и беспокоюсь за него. Я приказал пажам обыскать город, но его так и не нашли, — мрачно ответил он.

Ибрагим также изобразил тревогу:

— Не сомневаюсь, господин, он жив и здоров. Он доблестный лев, которым я давно восхищаюсь и которого уважаю не только как янычара и ичоглана, но и как твоего близкого друга. — Он мягко коснулся щеки Сулеймана.

— Наверное, ты прав. Догадываюсь, зачем ему понадобилось ненадолго остаться одному. — Сулейман осушил свой кубок и, попрощавшись с другом, отправился в свой уединенный парк.

Ибрагим смотрел вслед Сулейману, задумчиво поглаживая нижнюю губу. Затем он презрительно хмыкнул и проговорил:

— Скатертью дорога этому мерзкому верблюду — пусть гниет в аду!

Давуд лежал на выступе в огромной подземной пещере. Рассеянно прислушиваясь к капанью воды, он любовался тенями многочисленных колонн и гадал о том, что готовит ему будущее. Огромная голова Медузы смотрела на него, но не отвечала на его вопросы. У самых ее каменных губ плескалась черная вода. Вдруг по дощатому настилу пробежала большая крыса и взлетела на резную колонну. Давуд проводил крысу взглядом. Он услышал, как ее коготки царапают по камню — должно быть, зверек нашел наверху какую-то площадку. Продолжая вглядываться в темноту, Давуд провел пальцами по своим густым волосам, которые отросли до самых плеч. Он посмотрел на свою нарядную одежду, ощупал мягкую материю. Осторожно положил руку на свое мужское достоинство.

— Верблюд, — с горечью проговорил он, закатывая глаза. — В хамаме мне доводилось видеть многих янычар, которые значительно превосходили меня статью… Наверное, Ибрагим простодушнее, чем хочет казаться. Он предпочитает властвовать только над теми, с кем сам чувствует себя больше мужчиной, чем он есть на самом деле. Правда, он каким-то образом очаровал моего господина… Сулейман не желает слышать о нем ничего дурного.

Он снова всмотрелся во мрак, пытаясь понять, что несет ему будущее — и есть ли оно у него вообще.

— Ты сдохнешь, Ибрагим! — гулко прозвучал в пещере голос Давуда. — Либо от моей руки, либо от руки Сулеймана, ибо теперь наши руки — одно целое. Мы едины и в нежных ласках, которые дарим Хюррем, и на войне, и в мести.

Он встал и ловко спрыгнул с выступа. Пробежав по доскам, он отправился сеять добро и зло. Добро — для тех, кого он любил; зло — для тех, кто хотел их уничтожить.

Ичоглан старательно массировал спину султана, время от времени поливая его водой и разминая напряженные, скованные мышцы. Сулейман дремал, но даже в полудреме думал о своем друге. Где сейчас Давуд? Он слегка поморщился, когда неопытные пальцы задели особенно больное место. Ичоглан поспешно вскочил и отошел к двери. Сулейман продолжал лежать ничком на мраморной плите. Его терзали невеселые мысли. То и дело он смахивал непрошеную слезу.

Ичоглан вернулся и сел рядом; его сильные руки снова принялись ласкать и ублажать тело султана. Их тепло утешало; они спускались все ниже, по спине к ягодицам. Он касался его нежно и бесцеремонно, так, как мог лишь один человек в целом свете…

— Давуд! — не веря себе, вскричал Сулейман, переворачиваясь и глядя другу в глаза. Он сел и обвил его руками.

Давуд ответил ему тем же. Они покатились по мрамору, сплетясь в объятиях. Страстно целуясь, они пытливо заглядывали друг другу в глаза.

— Друг мой, я очень беспокоился за тебя, — прошептал наконец Сулейман.

— Ш-ш-ш, — ответил Давуд. — Я вернулся, любимый, и больше никогда тебя не покину.

Они снова поцеловались и рассмеялись.

— Давуд, с тобой мне сразу стало легко, как будто у меня выросли крылья.

— А я, Сулейман, рядом с тобой счастлив, как павлин среди кур.

Они продолжали кататься по мрамору и ласкать друг друга. Рука Давуда скользнула по мускулистой груди и нежно коснулась завитков волос внизу живота Сулеймана. Коснувшись губами губ своего любимого, он почувствовал, как твердеет плоть Сулеймана, и обхватил ее пальцами, чувствуя, как она наливается кровью и растет. Он прекратил ласки, когда Сулейман перехватил его руку и оттолкнул от себя. Давуд смущенно поднял голову. Он увидел на губах султана улыбку, в которой сквозила серьезность.

— Нет, друг мой, мы оба знаем, что любим друг друга. Пока тебя не было, я долго размышлял и понял, что по-другому и не может быть. Я твой, Давуд, но есть и еще одна часть нашей любви, которая должна объединить нас.

Давуд вопросительно смотрел на султана.

— Сейчас я прикажу моим ичогланам как следует помассировать нас, вымыть и принести самые роскошные одежды. Тебе я подарю новый кафтан, который недавно сшили для меня; по-моему, он тебе очень пойдет. Затем мы перейдем в Прибрежный павильон, где будем пировать, пока не насытимся и не напьемся. Когда мы поймем, что больше не сможем съесть ни одного перепелиного яйца и выпить ни одного кубка превосходного красного вина, которое делают здесь, в Топкапы, нам подадут кальян. Мы как следует воспламенимся, а затем отправимся в мои покои и насытим наше величайшее желание. Ты, Давуд, — султан моего сердца. Отныне я так и буду с тобой обращаться. Мы с тобой одно целое.