Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин

я сделал второе наблюдение: удивительно, как столько умных людей могут так скучно говорить о таком горячем, можно сказать горячительном предмете. Нет, это всё умные люди, рассудительные и образованные.

С некоторыми я даже пил в гулких квартирах на Офицерской и на граните набережных.

Это всё хорошо. Но крепнет разочарование — "Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу", как говорил один ленинградский писатель. Причём даже не они виноваты, а тема эта такая, что любого засыпет, заставит своей жизнь расплатиться за изучение сложных сахаров.

Я вот вообще пьяных людей не люблю, и в том солидаризуюсь с Владимиром Шинкарёвым, что написал: «Оттого пьяные так неприятны — пьёт кто ни попадя, а не всякому можно это позволить. Обрети силу, мудрость и владение собой, тогда и спивайся».

Оттого вторая «Москва-Петушки» невозможна. Другой мир, другие ценности и другие герои. Идеальный советский пьяница эстетичен как Мисима с занесённым ножом. А вот теперь вместо этой романтики опьянения пришли циники, что понимают, толк в вине, отличат южный склон от западного, давно знают, что вымораживать нужно только дурную водку.

Всё-таки Москва побеждает Питер — в том смысле, что Гиляровский, побеждает Венедикта Ерофеева.

А вот третье наблюдение очень странное. У питерцев огромное количество собутыльников, какие-то квазихармсовские истории (был такой модный жанр — про, извиняюсь, бардов писали что-то вроде "Сидит Сергей Никитин и думает: "Ну, ладно — я гений. Но ведь и Визбор — гений, и даже Галич — гений. Когда ж всё это кончится?" Тут-то всё и кончилось". И научные сотрудники писали что-то подобное «про своих», и прочие досужие люди. Я всегда поражался, как жалко выглядят эти перефразированные анекдотцы про писателей имени Доброхотовой-Майковой и Пятницкого вне среды, где эти кумиры известны. Очень это грустно смотрится, как аквариумные рыбки на ковре.

И вот когда я читаю мемуары или прозу про то как писатель напился и говорил с балкона, как другой напился и попал в милицию, то сразу меня клинит на старой истории из известного произведения, когда Один купец, по фамилии Петерсен, вышел из лавки, да как споткнется — и ляп носом об мостовую! А тут шел маляр с краской, споткнулся об купца и облил краской проходившую мимо старушку. А старушка испугалась и наступила собаке на хвост. А собака укусила толстяка. А толстяк….

В общем — "Довольно, довольно! Не могу больше, лопну. Ступай, я развеселился".

И герои мемуарных историй — люди хорошие, и после бани — укради, но выпей, и душевно я расположен ко всем компонентам этой темы, а вот не складывается ничего. Нет больше алкогольных книг, одна "Москва-Петушки" осталась в литературе. И не пьяным весельем, а мрачным ужасом, птицей-электричкой прошлого времени, чо несётся в ночи, освящённая адским жёлтым светом, расступаются перед ней автомобили на переездах, валятся под откос грибники и крестьяне. Куда летит — хуй знает.

Впрочем, наверное, надо мне сходить на кухню, а то больно я хмур.

Извините, если кого обидел.

13 января 2007

История про ностальгическую еду (заключительная)

Тут есть ещё одна хитрая история — про сочетание продуктов. Дело в том, что в советских столовых встречалась, на самом деле, очень интересная, совершенно мистическая комбинация предметов на тарелке.

Ну, бифштекс с яйцом мы уже обсудили, но были и другие приметные сочетания.

Это морковь со сметаной — завиток сметаны на морковной котлете, кучка сметаны рядом с кучей резаной моркови. Мне кажется, идея тут была в том, что витамины, содержащиеся в моркови, без жира не усваиваются.

Вторая комбинация была довольно странная — винегрет (слово-кошмар школьных диктантов) и кусочек селёдки. Что обручает свёклу с селёдкой, я не знаю, но брак был прочный, нерушимый.

Третье странное сочетание — яйцо с майонезом. Ну, яйца к яйцам. Но всё равно непонятно.

Заметьте, я упоминаю "малые блюда", сегодня конец праздников — их настоящее окончание, медленный и постепенный выход к людям, пробуждение в полдень. Недоумение — где же тапочки, поздний кофе, доедание — на двенадцатый день мне любовь поднесла двенадцать котов, одиннадцать коров, десять лающих собак, девять пляшущих гуляк, восемь добрых девиц, семь плывущих лебедиц, шесть гусиных яиц, пять злаченых колец, четырех певчих птиц, трех наседок, двух голубок и одну куропатку.

Извините, если кого обидел.

14 января 2007

История про арманьяк

"Братья Гримм" совершенно антифранцузский фильм. Французы тут хуже нацистов.

В связи с этим — о бухле.

В смысле — про арманьяк. Арманьяк всё же находится в тени коньяка. Получается, что коньяк это круто, а арманьяк — тоже круто, не так чтобы совсем. Ну, насколько Коньяк круче Гаскони вопрос спорный.

В моём детстве была пузатая бутылка арманьяка (в моём детстве вообще "французский коньяк" было что-то вроде романа с француженкой — в сказках братьев Гримм есть, а в жизни не бывает). Через эту бутылку прошли цистерны алкоголя — от клюквенной наливки до армянских бренди.

Но каждый раз собутыльники тупо глядели на пробку — отчего слово "коньяк" написано неправильно.

Между тем, различия вполне функциональные — коньяк из очень близких сортов винограда (кажется из Юни Блан в основном), в арманьяке их штук двадцать (в смысле арманьяки разные), в арманьяках однократная дистляция: букет богатый, но если что — голова трещит (я утрирую). В общем, в одном случае постоянство, в другом случае — неожиданность. Любители коньяка зовут арманьяк провинциальным, любители же его самого арманьяка почитают его — элитным.

В общем, надо забить на понты и понемногу пьянствовать.

Если арманьяк — рифма к коньяку, то Гасконь навек связана с героем Дюма. Подавляющее число жителей Земли (из тех, что знают слово "Гасконь"), знают его только как родину д'Артаньяна. Такое впечатление, что арманьячная слава Гаскони началась в результате торговой войн 1373 года. Бордо объявил о запрете ввоза чужих вин (а там была ярмарка), затем на протяжении многих лет в Аквитании соблюдались протекционистские меры и гасконцы стали производить спирты, а не конкурирующие вина. Интересно, что основным потребителем спиртов в семнадцатом веке была Голландия (моряки получали часть жалования в жидком виде, и коренное население колоний понемногу спаивалось). потом американцы, отвоевашие себе право быть американцами, а не британцами стали покупать французское, а не английское бухло.

В начале XIX века на законодательном уровне разделили коньячные спирты и арманьячне, потом, в конце века всё пожрала филлоксера и только после Великой войны