Счет за счастье - Владимир Григорьевич Колычев

и Оксана снова ввела ее. И сделала это довольно грубо, но Ерема даже не поморщился. Вот если бы трубка выпала из живота, но нет там ничего. Неужели кишку и на этот раз удалось спасти?

— Ивану Ильичу скажи спасибо! — сказала сестра.

— А то бы костолома?

— Какая костолома? В морге бы сейчас лежал.

— А костолома?

— В следующий раз будет!

Ерема промолчал, и Оксане это не понравилось.

— Чего молчишь? Говори: следующего раза не будет!

Он удивленно повел бровью, глядя на нее. Как он мог давать ей обещание, если прекрасно знал себя? Ради Ульяны он пойдет на что угодно, и плевать на израненный живот.

— Это, а паренек со мной в палате лежал! Кириллом его зовут, — нахмурился он.

Ради Ульяны он готов на все, но первым делом подумал не о ней, а о своем животе. А ведь с ней уже могло что-то случиться.

— Лежит, — кивнула Оксана.

— Девушка к нему там ходит…

— Та, которую ты провожал? — качнув головой, уточнила медсестра.

— Ну-у… Там утырки какие-то на Кирилла наехали, ну и на Ульяну… Пришлось проводить.

— Разве ж я против? — вздохнула Оксана.

Как мужчина Ерема интересовал ее в числе прочих, не более того. Однако интересовал. Но не сложилось, и ей обидно. Она, конечно, скрывает обиду, но все равно чувствуется.

— Что с ней, не знаешь?

— А что с ней?

— Ходит она к Кириллу?

— Не знаю, не видела. Может, и ходит… Я что, доктор?

— Не доктор, но стремиться к этому должна. Может, сходишь, узнаешь?

— Куда?

— Ну, у Кирилла спросить, что там с Ульяной. Будем считать, что это курсы повышения квалификации. Ну ты же хочешь доктором стать?

— Это хорошо, что ты шутишь, жить будешь.

— Ну так что?

— А если нет, сам пойдешь?

— Какая ты догадливая!

— Ну хорошо, схожу.

Оксана ушла, появился Иван Ильич, сначала пропесочил Ерему, затем осмотрел его. И ушел, цокнув на прощание языком. Не самый приятный Ерема пациент, но никуда от него не денешься.

Оксана вернулась через час, не раньше.

— Клизму или капельницу? — игриво спросила она.

— Что там с Ульяной?

— Не знает он. Ты как увел ее вчера, больше она не появлялась. Но вроде бы все в порядке.

— Вроде?

— Родители его были, приходили проведать. Они бы сказали, если бы что-то случилось.

— А они ее знают?

— Невесту сына?… Ну, я думаю, должны знать, — усмехнулась девушка.

— Невесту?!

— У них там все серьезно. Так что ты в пролете, парень! — не удержавшись, съязвила Оксана.

— Да дело не в этом, — сквозь зубы сказал Ерема. — Дело в том, что Ульяну могут обидеть.

— И меня могут обидеть, давай, подключайся!

— Ага, сейчас на «утку» схожу и подключусь.

На этом разговор и закончился. Оксана подала «утку» и ушла, а он остался лежать — под полным запретом подниматься с койки. Так и лежал, всеми покинутый. За весь день пацаны даже не дали о себе знать, и Ульяна не искала с ним встречи.

Не появились пацаны и на следующий день. И Ерему не переводили в обычную палату, снова пришлось ночевать в реанимации.

В обычную палату его решили перевести только на четвертый день после операции. За это время Ульяна в больнице так и не появилась. И пацаны куда-то пропали. Ерема через Оксану сбросил на пейджер Шишмана сообщение, но ни ответа, ни привета. Неужели что-то случилось?

Об Ульяне он собирался узнать у Кирилла, но разминулся с ним. «Пряник» выписался за час до того, как Ерему доставили в палату. Рана его оказалась настолько несерьезной, что врачи разрешили ему долечиваться дома. Но, возможно, на этом настояли его родители, думая, что в больнице оставаться опасно. А Ерема даже не знал, как зовут бандитов, которые на него наехали. Думал поговорить об этом с друзьями, но те куда-то пропали, ни слуху ни духу. И что ему думать?

А он думал, все надеялся, что сейчас откроется дверь и в палату с шумом войдут его пацаны. Но время шло, а они не появлялись. Четвертые сутки на исходе, а от них никаких вестей. И бородавчатый с яйцебородым не высвечивались. Об Ульяне и говорить нечего.

Шишман появился только на следующий день, мрачный, руку пожал вяло. На шее под ухом у него виднелся пластырь, закрывающий рану. Синяк под глазом запудрен. Старый синяк, темный, с желтизной. Но в прошлый раз синяка не было. И это после жестокой драки у озера. Там ему только губу разбили да подбородок поцарапали. А сейчас и синяк, и под ухом припухлость.

— Что-то случилось, — не спрашивая, а утверждая, сказал Ерема.

— Да случилось, Свист — все!

— Как?

— Да так, вышли на этих козлов, а они шмалять! Даже стрелку забивать не стали! Сразу шмалять! — сквозь зубы процедил Шишман и нервно глянул на дверь, как будто кто-то мог зайти в палату и пристрелить его, а заодно и Ерему.

— Какие козлы?

— А ты не знаешь, — скривился Шишман, недобро глянув на него.

— Эти, которые здесь? — Ерема обвел рукой свободное пространство между задними спинками коек и стеной.

— Были здесь, стали там!

— Ты это, не кипишись! Давай выкладывай!

— А что выкладывать? Ну, забрали мы этих, что за дела, так нельзя, все такое… Думали, все, а они вечером подкатывают! Целая толпа!.. Туман и Квач — славяне, а остальные кавказцы!.. С кавказцами ты нас схлестнул, понимаешь?

— Я схлестнул?!

— Ну а кто начал? Из-за какой-то телки!

— Ты сопли подними! Что там с кавказцами было?

— Ну что… — Косо глянув на Ерему, Шишман коснулся пальцами синяка под глазом, а затем пластыря под ухом. — Там Телетайп с пацанами подъехал… Короче, навалили мы им!

— Ну и нормально.

— Да нормально… А потом они Свиста завалили! Аким пулю поймал, еле до больницы довезли…

— Ты говорил, вы на этих козлов вышли!

— Ну так…

— Сами наехали на них?

— Ну!

— В ответку…

— Не совсем… — Шишман отвел взгляд.

— Говори, что произошло!

— Там у кавказцев рынок недалеко от нас, на Криничной улице.

— Не знаю, не был!

— А мы были, подъехали, глянули! Бадал сказал, балочку[1] надо брать!

— Балочку брать?

— Ну так там балочка, скажу тебе! — Взгляд у Шишмана вспыхнул от азарта огнем.

— Большая?

— Да я бы не сказал… Но все цивильно, все в масть! Там не просто лотки под крышами, там целые ряды под навесами. Все по уму сделано, площадку заасфальтировали, навесы поставили, торговые ряды…

— Короче!

— А что короче? Вроде бы окраина, а народ прет! На Луже такая толкучка только в базарный день!

— Да мне по, что там на балочке?