Эшафот забвения - Виктория Платова

Один из охранников весело ощерил зубы и махнул мне рукой:сидите, где сидели, дамочка, не шляйтесь без надобности. Я кивнула, испуганноокруглив рот, моментально исчезла из поля зрения охранников и спустя несколькоминут оказалась в глубоком тылу павильона.

Чтобы тотчас же наткнуться на Анджея Братны.

Я сразу узнала его – фотография из “Искусства кино” прочноврезалась в память. Вот только одного я никак не ожидала: лицо Братны оказалосьеще более привлекательным, чем на снимке. Нет, “привлекательность” было самымнеудачным определением из всех возможных. Можно ли считать привлекательнымистихийное бедствие, воронку от взрыва, лезвие ножа, занесенного над жертвой?Единственное, что я могла сказать точно: это была привлекательность неотвратимойразвязки.

Сидя на корточках перед грудой реквизита (правило номер два:никогда не употреблять слово “реквизит”, вспомнила я Бубякина), он о чем-тотихо переговаривался со своим спутником – холеного вида бюргером. Бюргера звалиЛутц, я поняла это из отрывистых реплик на искаженном русском и отвратительноманглийском. Я никогда не была сильна в языках, но общий пафос беседы уловила:каннский триумфатор беззастенчиво втюхивал немцу коллекцию пасхальных яиц.

– Фаберже, – втолковывал Братны, пощелкивая тонкимипальцами.

– Я, я… Андестэкд, Фаберже, – кивал немец круглойбритой головой и с сомнением рассматривал яйца.

– Мы же с вами не первый день работаем… Никакихфальшивок. Все вещи подлинные, золотой фонд русской культуры… Андестэнд?

– Я, я… – вяло отбивался недоверчивый Лутц.

– Вот, смотри, бундес чертов… Лук эт ми, герр Лутц. –Анджей взял в руки тусклое, припорошенное временем и не очень выразительноепасхальное яйцо. И тут произошла удивительная вещь: в его ладони онопреобразилось, заиграло яркими красками, в самой его сердцевине возник теплый ировный свет.

Несколько секунд я не могла оторвать взгляда от этогоудивительного зрелища. Но еще большие метаморфозы происходили с немцем: лицоего пошло красными пятнами, выдававшими крайнюю степень волнения. Он протянулбыло руку к волшебному маленькому предмету, но яйцо моментально исчезло владони Братны.

– Так как? Берете? – тоном змея-искусителя спросилрежиссер.

– Я, я! – Немец еще больше покраснел, на какую-то долюсекунды мне показалось, что его хватит апоплексический удар. – Хау мач?

Братны раскрыл ладонь – яйца там больше не было: стандартныйход иллюзиониста на летнем отдыхе в райцентре средней полосы, но как эффектно!Я даже сглотнула слюну от удовольствия и с трудом удержалась, чтобы незааплодировать. Растопырив пальцы, Братны старательно указал немцу на пятерню:

– Пять штук за каждое. Файв саузенд фо ич. Почти даром.Андестэнд?

– Я, я, – все повторял немец и не мог остановиться.Братны вытащил сложенный вчетверо листок и ткнул его немцу. – Заодно исоглашение о сотрудничестве подпишем. Парализованный манипуляциями режиссера,герр Лутц послушно достал из нагрудного кармана роскошный “Паркер”, чиркнулчто-то на листке и водрузил ручку на место. Режиссер проводил “Паркер”задумчивым взглядом профессионального карманника и похлопал немца по плечу.

– Вот и отлично, герр Лутц, вери гуд. Все формальностипотом, а сейчас извините… Эскьюз ми. Работа. О наших расписных баранахпоговорим сегодня вечером. Тудей ин ивнинг. О'кей?

– Я, я…

– Я провожу вас.

Когда они, все так же похлопывая друг друга по плечам ивыказывая чрезмерное расположение друг другу, прошли мимо меня, я уже знала,что “Паркера” в нагрудном кармане немца не окажется. Ушлый режиссер обязательносопрет его. С самым невинным выражением лица. Точно с таким же выражением,точно с таким же изяществом в движениях я в свое время обносила дорогие бутики– только из хулиганских побуждений. Братны тоже был хулиганистым парнишкой, этоя поняла сразу, вот только масштаб его шалостей потрясал воображение. Если онснимает кино так же, как крадет вещи, если все, к чему он прикасается, так жевспыхивает внутренним светом (а я сама видела это) – кинематограф заполучил действительнопотрясающую личность.

Прости меня, Иван…

Я вернулась к старухам, к своему “Шекспиру”, оставленному настуле. Теперь я кое-что знала о Братны, и сведения эти не были почерпнуты изсолидных академических изданий. А спустя некоторое время в зоне видимостипоявился и он сам: теперь уже в сопровождении маленького лысого человека всатиновых конторских нарукавниках. И тотчас же весь павильон пришел в движение,жизнь с бешеной скоростью завертелась вокруг Братны, он втягивал в свою орбитувсе новых и новых людей. Даже старухи занервничали и вытянули жилистые шеи всторону пришедшего режиссера.

– Сом пришел. Явился, слава Богу. Теперь быстреепойдет, – слышался их нестройный ропот.

Братны оккупировал кресло, вальяжно развалившись в нем, ипридал лицу скучающее выражение. Его спутник скромно расположился рядом,разложив перед собой крошечные, остро сверкающие ювелирные инструменты. Заспиной Братны тотчас же оказалась блеклая инфанточка с подозрительно высокимлбом, сводная сестра гашишницы Светика: женщины в съемочной группе Братны неотличались разнообразием. Инфанточка держала в руках талмуд и поедала глазамизатылок режиссера. Тут же, невдалеке, пасся стреноженный и притихший отощущения собственной значительности Федя Бубякин.

– Давайте сюда бабулек, – скомандовал Братны, – и втемпе, пожалуйста, у меня сегодня пробы.

Очередь пришла в движение, старух выдергивали по одной иподводили к столу. Лысый ювелир прекрасно знал свое дело: он рассматривалпринесенные украшения сквозь лупу, о чем-то шептался с Братны и тихим голосомвыдавал резюме. Я не слышала, о чем он говорил старухам: видимо, это были несовсем лестные комментарии по поводу качества изделий. Большинство старухмоментально теряло царственную осанку и отползало в сопровождении инфанточки кдругому столу, за которым, обложившись бумагами и тонкими стопками наличныхденег, сидел юный прощелыга в хорошо отглаженном костюме банковского клерка.Такому типу я не доверила бы и скомканной десятки из своего кошелька. Сладенькоулыбаясь, клерк вручал старухам наличные, они ставили подпись в каких-товедомостях, получали расписки и тихонько исчезали из павильона.

Вся технологическая цепочка – от ювелира до юного прощелыги– безумно заинтересовала меня. Я уже видела, как легко Братны разделался сдоверчивым немцем. А беспомощные пожилые женщины представлялись совсем ужлегкой добычей.

– Вы что-то принесли для съемок? – осторожно спросила яу своей соседки.

Старушка оказалась разговорчивой.

– Вот, объявление прочла, – шепотом пояснила она, –требуются настоящие украшения… За приличные деньги, напрокат… А сейчас такоевремя, сами знаете. Я одна, а пенсия крохотная. К тому же ее задержали… У меняочень стесненные обстоятельства, очень. А здесь обещали… Говорят, режиссерочень известный. А у меня от прабабки осталось кольцо, сапфир чистой воды. Яего даже в войну сберегла. А теперь вот… Взгляните, дама.