Ева. Книга 2 - Ева Миллс

– Ева, все не так… – а потом ударил кулаком об ладонь и застонал, схватившись за волосы.

– Да кого я обманываю, все так, все так, дочка. Что же это такое происходит, а, Господи? Какого черта ты натворил, парень! – отчаянно выкрикнул он. В его голосе были слезы.

«Ему больно. Он тоже любил Лукаса».

До этого я видела мокрые глаза отца лишь раз – в день своей свадьбы. И сейчас ощущала себя странно взрослой и сильной. Как будто страдание перенесло меня на какую-то заоблачную высоту. Я положила руку папе на плечо, утешая. Его можно было утешить. Он обнял меня, и я внутренне сжалась. Моя броня шла мелкими трещинами, и я знала, что если она сейчас расколется, то я не доживу до утра, убью себя, вскрою вены, чтобы выпотрошить обжигающий лед. Поэтому я аккуратно отстранилась от Джека, и, глядя на Лукаса, одними губами повторила папины слова:

– Какого черта ты натворил, любовь моя.

Ночь без сна тянется целую жизнь. Зависнув в безвоздушном пространстве между вечным мгновением прошлого и так и не наступившего будущего, я прощалась с собой, разрывала все мечты, не верила в рассвет.

В какой-то момент все показалось настолько бессмысленным и пустым, что я процарапала ногтем кожу на своем запястье, лишь бы что-то ощутить. Но все равно не ощутила.

Подавившись сухим рыданием, закашлялась в бессмысленной попытке заплакать. Глаза жгло, но слез не было. В здании больницы четыре этажа. Если подняться на крышу…

– Ты помнишь, как Лукас выкрасил тебя в золотой цвет?

Голос Джека разрезал мои опасные мысли, не дав им окончательно оформиться.

Я слабо улыбнулась и покачала головой:

– Нет.

– Тебе тогда было три. Или четыре? А Лукасу значит сколько… Двенадцать-тринадцать? Хм, и взрослый парень, казалось бы… Ладно, неважно. Рэн и Рику тогда учились в старших классах, друзья, девчонки… Усадить их дома было так же реально, как поймать шаровую молнию. Я работал с утра до ночи, Элену вечно дергали в больницу даже в выходные, и как-то само собой вышло, что Лукаса назначили твоей нянькой. Ты, капризная донельзя, терроризировавшая своими воплями всех приходящих соседок, благоволила Локи и охотно оставалась с ним. И все, признаться, с радостью восприняли такое положение дел. Все – кроме, собственно, Лукаса. Какой парень захочет днями возиться с трехлетней девчонкой? Вот и он не хотел, возмущался, но мы его не слушали. И поделом нам. – Джек весело хмыкнул, а потом продолжал.

– Он нашел оригинальный способ решения проблемы. Однажды мы с твоей мамой подхватили Ронни, Шона – был один Шон, долго ухаживал за ней – и рванули в Портленд. Театр, ресторан, прогулялись по набережной… Дело молодое, выпили лишнего, время было позднее – решили остаться ночевать. Из отеля позвонили Лукасу, он пришел в ярость – у него был запланирован поход с друзьями куда-то там – а из-за нашей беспечности все отменилось. Ну и вот возвращаемся мы к полудню следующего дня, а нас встречает злой и веселый Лукас и говорит: «Дамы и господа, позвольте представить вам «золотую девочку»! И ты выходишь к нам, сияющая и довольная, в балетной пачке, крылья за спиной, вся от кончиков волос до ногтей покрытая желтой краской, в руке волшебная палочка…

Мой смех больше напоминал лай.

– Я совсем не помню этого.

Джек тепло улыбнулся.

– Зато мы с мамой навсегда запомнили, как остаток дня отчищали тебя от гуаши. Ох и рассердилась же тогда Ронни! Лукасу знатно влетело. Но, правда, своего он добился: в следующий раз мы попросили присмотреть за тобой года через два, не раньше.

Что-то незримо изменилось в воздухе. Призрачный вздох коснулся слуха, слишком быстро, чтобы в него можно было поверить, слишком явно, чтобы убедить себя в том, что ничего не было. В уголках закрытых глаз Лукаса блестели слезы. Так бывает. Я аккуратно стерла их пальцем.

* * *

До самых похорон меня ни на секунду не оставляли одну.

Элена или Джек, или братья, примчавшиеся утром субботы – кто-то из родных постоянно маячил в поле зрения, раздражая, тормоша и уговаривая поесть, поспать, поплакать. Наверное, они боялись, что я покончу с собой, если дать мне время подумать. Наверное, они были не так уж неправы.

Но я держалась.

«Держись» – так говорят всем столкнувшимся с несоизмеримым горем, подразумевая под этим «только, пожалуйста, не делай ничего такого, с чем мы не сможем справиться».

Я не делала «ничего такого».

Была удобной.

Функциональной.

Разумной.

Роботом.

Не дрогнув лицом, выбрала гроб: белый, любимый цвет Локи.

Не разрешая себе дышать, вытащила из шкафа одежду: простая футболка, джинсы, ремень с орлами Харлей Дэвидсон. Сняв с плечиков желтый пиджак – когда-то он меня раздражал вызывающей яркостью – я против воли поднесла ткань к лицу и задохнулась от боли. Пиджак пах Лукасом. Я повесила его обратно.

Труднее всего было заставить себя поговорить с Маризой. Сидя за столом рядом с ней, я не могла подобрать подходящих слов. Не в силах смотреть в ее глаза, так похожие на отцовские, я искала ответ в своих ладонях.

Но она поняла и так.

– Папа умер.

Я раскрыла для нее объятия, пряча свою маленькую дочку у сердца, на мгновение отгораживая нас обеих от рухнувшего мира, шепча слова любви.

И тот момент был последним за долгое время, когда я была сильнее ее.

А время все длилось и длилось, впечатываясь в кости, корежа и перекручивая.

Я не могла есть и спать. От любой пищи меня моментально выворачивало, закрывая глаза я видела лишь сполохи огня и лицо Локи, сминающееся в языках пламени. Бессонница и голод сделали меня легкой и безумной. Зрение и слух болезненно обострились, и мне чудилось, что я читаю невысказанные мысли окружающих, слышу тайные перешептывания.

А шептались за спиной много.

Все хотели видеть мои слезы, доказывающие силу истинного страдания, но я так и не плакала. Ронни безостановочно рыдала, вполне оправдывая ожидания соседей. Она вела себя так, как принято. Она была нормальной. Я – нет. Соляным столпом простаивая у гроба, я отпугивала всех, кто пытался было утешить меня дешевыми соболезнованиями. Сухие, чувствительные глаза воспалились и жгли железом сочувствующих, смущая их простые и недалекие души.

«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»

«Лукас всегда любил ее сильнее».

Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.

В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам – все ли смотрят на нас – начала произносить явно заготовленную речь.

– Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…