Ева. Книга 2 - Ева Миллс

Дороти Брэдли, войдя в кризис среднего возраста, решила, что в ее жизни не хватает любви как в кино. Отчаявшись ждать от своего скучного благоверного знаков внимания, она решила своими силами разнообразить унылый брак, устроив Милтону Брэдли – верному мужу, но непоколебимому зануде, романтический ужин со свечами и эротическим танцем. Отправила детей наверх пораньше, испекла ягодный клафути по рецепту Джулии Чайлд, купила сухое вино и спрятала бразильскую эпиляцию под выписанное из Бостона кимоно. Милтон, не избалованный красотами простоватый моряк, не был готов к таким изыскам. То ли клафути ему было маловато, чтобы наесться после тяжелого рабочего дня, то ли вино показалось кислым, то ли ему не понравилась «лысая лужайка» супружницы, и он неостроумно пошутил на этот счет, но в какой-то момент все пошло наперекосяк, и романтический вечер накрылся тазом. Обиженная Дороти раскричалась, как истеричная чайка, голодный Милтон плюнул и ушел в бар догоняться пивом и сэндвичами, и все бы закончилось, как заканчиваются тысячи подобных историй разочарований, скупым примирением наутро и мутным осадком в глубине души, но вы ведь не забыли про свечи?

Дороти забыла.

В сердцах содрав с себя неудобное кимоно, подхватила бутылку непригодившегося вина – действительно гадская кислятина – и выпила ее перед телевизором, мешая со слезами и неудовлетворенностью. Обманчиво легкий напиток ударил в голову, экранные страсти убаюкивали… Она заснула и ей снилось, что она Сюзанна и влюблена в Тристана[9], и стук свечей, опрокинутых бродившим по столу котом, казался ей стуком изголодавшегося по любви сердца, а марево занавесок, полыхавших огнем, врывалось в ее влажные мечты и душило жаром страсти.

Ирония судьбы, но Локи не должен был быть там в этот момент. Если бы не мой идиотизм, он бы промчался на мотоцикле мимо коттеджа, еще когда страсти в семействе Брэдли только набирали обороты. Но он шел пешком и ничто не могло свернуть его со стремительно сужающейся колеи, когда голая ополоумевшая Дороти выскочила из горящего дома и, упав ему на грудь, стала кричать, что внутри остались дети.

Старшего ребенка он нашел сразу. Девочка спала, и он просто вытащил ее и вынес на воздух, скинув ничего не понимающую, растерянную, на руки воющей матери. Но мальчика в кровати не было. Он проснулся, еще только комнаты заполнялись гарью, и напуганный до смерти, спустился на первый этаж и спрятался под столом, укрытом до пола скатертью.

В конце концов Лукас его нашел.

Нашел раньше пожарных, которых наконец-то вызвали соседи, и которые примчались быстро, но все равно слишком поздно.

Паренек обжег легкие и надолго попал в больницу, но остался жив. Я не настолько сука, чтобы хотеть небесного возмездия в лице невинного ребенка, но я была бы к тому же еще и лживой сукой, если бы сказала, что никогда не повторяла бессмысленный вопрос: почему он выжил, а мой муж – нет?

«Слишком много дыма. Не выдержало сердце».

На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.

Локи нет.

И больше никогда не будет.

– Где он? – папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.

– Там, в больнице. – неопределенно машет рукой, но я понимаю.

«В морге».

– Отвези меня туда.

– Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. – я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.

Я понимаю его.

Я тоже хотела защитить Локи.

Больнее всего, когда больно твоим любимым.

Но мне уже не больно.

– Отвези меня к нему. – повторяю я, и Джек меня отвозит.

«– Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?» [10]

За непохожесть на других платишь одиночеством.

Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся – как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.

И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.

И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться – признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».

И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.

Но ты еще не знаешь одного.

Кто-то всегда остается.

Я не боюсь мертвых.

Раньше боялась, конечно, как и все – этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.

Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им – но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого – что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.

Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.

Я не плакала. Легко разражающаяся слезами по любому пустяковому поводу, в моменты настоящего горя я всегда каменела и уходила глубоко в себя.

Папа нашел где-то табуретки, и мы сели, блуждая в молчании.

– Где Ронни? – спросила я, просто чтобы спросить. Мне не был интересен ответ.

– Спит. Она упала в обморок, когда узнала, ей вкололи успокоительное.

Я кивнула. Мне так не повезло.

– Вы сначала сказали ей.

– Да, Ева, но… – папа отводил глаза.

– Ты боялся за меня, – перебила я. – Думал, поеду крышей. Поэтому пришел не один. – я не спрашивала, но Джек все равно попытался объяснить: