Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Девчонка, покорно семенившая рядом, тихонько всхлипнула. ИМарко вновь пробормотал слова, которым суждено было стать их постояннымиспутниками в этом долгом, мучительно долгом пути от Москвы до Венеции:

— Молчи, не то убью! Эй ты… как твое имя?

— Даша. Дашенька. Я…

— Молчи, не то убью!

Это было все, что он хотел знать о ней. И довольно, довольнослов!

— Ты совершенно уверен, Пьетро, что больше не хочешь меня?

Молодая дама с распущенными черными волосами, в которыхсверкали алмазные нити, медленно поднимала край своего багряного плаща — так,что открывалась прелестная ножка в кружевном, туго натянутом белом чулке,обутая в бархатную алую туфельку. Спереди у туфельки красовался затейливыйвырез, на чулке тоже был вырез, так что виднелись беленькие маленькие пальчики.Ногти же покрывал густой кармин, и когда пальчики шевелились, они напоминаликаких-то необычайных красноголовых насекомых или тычинки росянки — того самогоцветка, который пожирает мушку, неосторожно забравшуюся в его чашечку. Авпрочем, в шевелении этих хорошеньких накрашенных пальчиков было что-то весьмаволнующее, поэтому неудивительно, что мужчина, раскинувшийся в кресле напротивдамы, взирал на ее ножку с любопытством.

Дама между тем подтянула свой багряный плащ так высоко, чтонад расшитой золотыми узорами подвязкой показалось тонкое белое колено и дажечасть бедра, и бросила выжидательный взгляд на мужчину. Тот поощрительноулыбнулся, но не двинулся с места. Тогда дама проворно сбросила туфельку ивытянула ногу над полом.

Повертела ею, словно любуясь стройностью лодыжки,округлостью икры и высоким подъемом, а потом, чуть подвинувшись в кресле,коснулась шаловливыми пальчиками складок ткани, которые прикрывали заветноеместо мужчины, сидевшего напротив нее.

Тот вопросительно вскинул брови, но не отстранился отбудоражащего прикосновения, а только шире раздвинул ноги.

Заметив столь явное поощрение, дама проворнее зашевелилапальчиками, норовя зацепить шнурки гульфика, и когда ей это не удалось, лицо ееприняло такое озабоченное выражение, что мужчина не выдержал и рассмеялся:

— О Цецилия, ты прелесть! Ты просто прелесть! Прошу тебя,продолжай.

Дама удвоила старания и скоро, издав короткий радостныйвздох, зацепила витой золоченый шнурок, дернула за него — и выпустила на волюмужское естество, но не убрала ногу, а продолжала гладить и ласкать мужчину дотех пор, пока дыхание его не участилось и он не произнес голосом, в которомсквозило явное наслаждение:

— Обещай, что ты научишь ее делать так же!

Дама усмехнулась:

— Этому невозможно научить, Пьетро. Это или есть у женщины,или нет. Что ты будешь делать, если твоя красавица окажется не очень способнойученицей?

— Я буду дрессировать ее, как жонглер дрессирует своюсобачку. Впрочем, одного раза мне будет достаточно, чтобы уяснить, на что онаспособна. Может быть, мне не захочется тратить на нее силы, и тогда…

— И тогда? — переспросила дама, затаив дыхание, но непереставая между тем трудиться над вздымающейся мужской плотью. — Что тогда,Пьетро?

— Тогда я попрошу тебя раздвинуть для меня свои хорошенькие…

— Хорошенькие — что? — бесстыже улыбнулась дама. — Ножки?Или губки?

— И то, и другое, — ответил мужчина. — О-ох, Цецилия! Зачемты это делаешь, бога ради? Чего ты добиваешься? Ведь сегодня ночью я долженбыть силен, как десять похотливых козлов, а ты вынуждаешь меня потратить силызаранее!

— Но мы ведь дадим девчонке вина, не так ли? — вкрадчивопромурлыкала дама, задирая свой тяжелый плащ так. что стало видно, какого цветапоросль внизу ее живота: черная, как смоль, и курчавая. — И ничего ведь неизменится, если с ней для начала побывает не десять, а девять похотливыхкозлов.

— И куда же денется десятый? — спросил мужчина, которого, повсему было видно, этот разговор возбуждал ничуть не меньше, чем распутныеприкосновения.

— Вот сюда, — промурлыкала дама, показывая пальцем накудрявое украшение своего животика. — Ну же, Пьетро! Или ты уже сделалсястариком?! Да ведь еще полгода назад ты мог удовлетворить пятерых сестерподряд, а потом еще хватало сил для аббатисы!

— Просто я боюсь, что если начну с аббатисы, то уже незахочу касаться сестер! — захохотал мужчина, резко вскакивая с кресла. Меч еговызывающе торчал. — Ну, так что ты предпочитаешь раздвинуть, моя прелестнаяЦецилия?

Цецилия закинула ноги на подлокотники кресла с проворством,выдающим частую практику, и мужчина опустился на колени меж ее широкораздвинутых бедер.

— О Пьетро… Пьетро! — тоненько взвыла она, вцепляясь ногтямив его спину с такой силой, что по светло-зеленому бархату камзола протянулисьрыхлые бороздки.

Голова ее запрокинулась, глаза крепко зажмурились, и на лицемужчины промелькнула снисходительная усмешка Сколько Пьетро помнил, Цецилиювсегда легко было удовлетворять, но потом она разгоралась снова. Многие из еелюбовников (у Цецилии всегда было их несколько одновременно) очень ценили этоее свойство, позволяющее им, не тратя много сил, показывать себя с лучшейстороны и слыть галантными кавалерами. Но Пьетро был одним из тех немногих,которым нравится долгая любовная игра, нравится преодолевать внутреннеесопротивление женщины, порою чуть ли не силком подводя ее к воротам блаженства.Пьетро сам любил обучать искусству любви и получал от долгожданного восторгасвоей возлюбленной едва ли не большее удовольствие, чем от собственногозавершения, которое искусно продлевал и отдалял до тех пор, пока терпеть ужестановилось непереносимо. А мгновенный экстаз, подобный тому, которыйиспытывала Цецилия, разочаровывал его и даже расхолаживал. Вот и сейчас онпочувствовал, как исчезает пылкость, — но дама бросила на него томный,выжидательный взгляд из-под увлажненных ресниц, и Пьетро стало стыдно обманутьее ожидания.