Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Он протянул руку и рванул ворот багряного, чувственногоплаща, который плотно окутывал грудь и плечи Цецилии. Но не зрелища нагогоженского тела искал он! Стоило ему увидеть полоску черной ткани и вообразить наместе Цецилии другую женщину, тоже одетую в черное, представить ее нежное лицо,свежие губы, расцветшие стыдливым румянцем щеки, заставить себя увидеть нечерные, а серо-голубые, прозрачные, словно редкостный агат, глаза, окаймленныедлинными ресницами, — и Цецилия ощутила, как извергся в нее всевластный,желанный, непостижимый и недостижимый Пьетро Аретино. Великолепный кавалер,который сегодня прощался с нею для того, чтобы взять к себе другую даму,сорвать другой цветок с этой же клумбы, заманить другую птичку из этого жегнезда!

И она тихонько вздохнула, поняв: ее звезда на небосклонеэтого мужчины, самого привлекательного из венецианцев, если и не закатиласьвовсе, то поблекла настолько, что Аретино вряд ли разглядит ее среди других. Нонет, все-таки она была счастливее других, покинутых им: она еще нужна ему,пусть не для постели, но как поставщица постельных утех, как сводня, как некоесвязующее звено между ним и той, которую он вожделел ныне так неутомимо истрастно, как… как всех несчетных красавиц, бывших в разное время еголюбовницами. Каждая из них была любовью, каждая из них сияла звездой, каждаямогла считать себя единственной! Иначе он не мог, Пьетро Аретино…

* * *

Цецилия вздохнула, приходя в себя, и пробормотала сквозьзубы проклятие своей печальной задумчивости. Это надо же! Она все еще полулежитв кресле, как последняя дура, с разведенными ногами, а Пьетро уже давнозастегнул штаны и с плохо скрываемой усмешкой разглядывает ее усталые прелести!

Путаясь в просторных одеяниях, она быстро вскочила и, бросивледяной взор на любовника, схватила со стола маленький стеклянный колокольчик.

Тотчас вслед за мелодичным треньканьем распахнулась дверь ина пороге встала монахиня в чепце и переднике, скромно перебирая четки ипотупив глаза.

— Вы звали, синьора?

— Да, — высокомерно обронила Цецилия. — Проводи синьораАретино, да не через двор, а через сад.

Монахиня кивнула и сделала приглашающий жест.

После небрежного поклона посетитель покинул приемную.

Цецилия рванула с плеч багряный плащ, в котором ей былонестерпимо жарко, и поразилась внезапно воцарившемуся сумраку. То ли с уходомАретино и впрямь закатилось для нее солнце радости, то ли тьма спустилась вприемной потому, что под ярким плащом оказалось черное одеяние аббатисы…

У Цецилии кипели на глазах слезы, когда она привычнозаталкивала под унылый чепец роскошь своих лоснящихся кудрей. Сердито отеревглаза краем ладони, с ненавистью оглядела приемную. Она желала бы увидеть здесьматерии самых ярких цветов — желтые, зеленые красные, — льющиеся, как жидкийпламень, море шелка, бархата, атласа и небрежно брошенные на них перламутровыевеера, веера из дорогих перьев, целые гирлянды великолепных цветов, жемчужныеожерелья и бог знает что еще, чему не сразу подберешь имя! А вместо этого. .Огромные, резного дерева шкафы, собрание редких манускриптов и инкунабул. О да,у Цецилии весьма внушительная тюрьма! Она вспомнила о золоте, которое, уходя,бросил ей Пьетро, и на сердце слегка потеплело.

Чтобы окончательно улучшить настроение, Цецилия решиланепременно посетить сегодня ночью некую пустую келью с секретным окошечком иполюбоваться тем, что будет вершиться по воле выдумщика Пьетро. И улыбка взошлана ее уста, и, случись кому-то постороннему увидеть это вдохновенное,улыбающееся лицо, он решил бы, что, несомненно, сама мадонна, на изображениекоторой задумчиво смотрела Цецилия Феррари, озарила ей душу благодатью!

* * *

Вечером она посетила трапезную Нижнего монастыря иснисходительно раздвинула губы в улыбке, когда юные девушки наперегонкибросились к ней, норовя очутиться ближе, и коснуться тончайшего черного шелка,из которого было сшито ее платье (в отличие от их, грубошерстных), и поглазеть назолотой крест и бриллиантовые четки, в которых кое-где были вставлены изумруды,и вдохнуть сладкий розовый запах, который всегда окружал аббатису, будтодушистое облако.

А потом она села и протянула руку для поцелуя, искосаоглядывая разгоряченные девичьи лица с улыбкой, которая надежно скрывала еемысли: «Почему глупость юности так приманчива для мужчин?!» К сожалению, делобыло вовсе не в глупости, а в свежести юности, и когда одна из воспитанниц,забывшись, позволила себе слишком громко шепнуть подружке: «У нее губынакрашены, клянусь святой мадонной!» — Цецилия едва сдержалась, чтобы непожелать вслух ее тугим и алым губам навеки покрыться коростой.

Мысленно приметив востроглазую болтушку, будущему которойотныне, уж конечно, было не позавидовать, она наконец-то бросила взор намолоденькую сестру-воспитательницу, скромно стоящую поодаль:

— Девочки слишком уж разошлись, сестра Дария.

— Да, матушка, — проронила та, не поднимая глаз и не делаяникаких попыток навести порядок.

Цецилия едва заметно перевела дух. «Матушка! Ну, я тебе этоприпомню!..»

— Может быть, я ошибаюсь, конечно, но, по-моему, я ужедоводила до сведения сестер-воспитательниц, чтобы меня называли «вашепреосвященство»!

Да, ма… ваше преосвященство, — покорно повториласестра-воспитательница, и от звука гневного голоса настоятельницы на лице еевыразился откровенный испуг.

Цецилия любила, когда ею восхищались, — но еще больше любила,когда ее боялись. Она прекрасно знала, что и сестра Дария, и все другие считаютопасным чудачеством это требование, ведь «ваше преосвященство» — кардинальскоезвание, звание мужчины! Однако в своем монастыре Цецилия Феррари была не толькокардиналом, но и богиней, и императрицей, и святой, она издавала здесь законы,она имела единоличное право казнить и миловать, и пожелай она, простаяаббатиса, чтобы ее титуловали «ваше святейшество» и целовали туфлю, как паперимскому, кто посмел бы ей воспротивиться? Ослушницы же, если таковыенаходились, тотчас же отсылались на задний двор с напутствием попросить усестры Марцеллы десяток хороших плетей. Но Дария… Вообще-то очень даже неплохо,что ослушницей оказалась именно сестра Дария, ведь иначе нужен был бы приличныйпредлог для перевода ее в Верхний монастырь, а теперь никакого предлога ненужно.