Под зелененьким кусточком - Мари Мишель

был, пропустив всего-навсего одну неделю. Любимая дача встретила его теплом и уютом, надежно тая мужской запах в своих стенах. А за окнами воробьи запрыгали на ветках, радостно извещая своих собратьев о приезде любимого Ивана.

Ранним субботним утром он отправился по грибы. Полутемный лес был погружен в сказочную тишину. Веяло сыростью, смолистостью елей, опавшими листьями, перегноем. Неживым молчанием наполнились деревья, погрузившись в сон предзимний, чтобы весной снова в нужный момент, в один короткий миг зажечь в себе искру к жизни.

Ваня шел, и с наметенном глазом осматривал грибные места. Дышал всей грудью и думал много. Мысли его сменялись: легкие на тяжелые, тяжелые на легкие. С затаенным удовольствием думал он о семье Макушиных. «Сам не знал почему». Пробирался сквозь низко повисшие трескучие ветви, собирал грибы и представлял, как в первую очередь к ним заедет, отдаст часть, поделившись своей грибной добычей. А небосвод полосой белесой просеивался сквозь голые ветки, освещая свободные тропки от поваленных, скрученных деревьев, поросшие мхом ржавым. Елочки выигрышно смотрелись на фоне желтого, пожухшего палисадника. И где-то, так затейливо, местами сохранились полянки с зеленой нетронутой осенью травой.

К воскресенью отечность под глазом спала, но фиолетовое пятно проявилось ярче. После полуденного времени, Ваня попрощался с дачей и погрузившись в машину, покатился в Москву.

Погода, показывая свои капризы, накрапывала дождем и мелкими каплями билась об стекло. Сначала дорога шла незаполненная, но поток машин с каждым километром увеличивался, незадачливо воткнувшись при в езде в город в плотную пробку, где он простоял обездвиженной цепью целый час.

Татьяна Вячеславовна открыла ему дверь, обдав Ивана счастливыми глазами:

– Иван Андреевич, благодушно просим, проходите. Вовремя вы к нам, мы тут с Катей собираемся чай пить с пирогами, – пропыхтела хозяюшка, нагретая жаром от духовки.

Ваня перед порогом обтер ботинки и вошел, передав хозяйке корзинку с грибами, пахучую особенным грибным духом.

– Грибочки вам!

– Ух, какие красивые, душистые. Спасибо, Иван Андреевич!

– Пожалуйста!

А в квартире стоял свой чудесный запах – выпечки. Пахло капустой, мясом, яблоками, сладким мармеладом.

Помыв руки с мылом, он прошел в комнату, ожидая увидеть обычную картину, где Екатерина лежит в кровати, под одеялом, но подивился благодушно, увидев ее одетую в серый спортивный костюм, сидящей на мягком стуле, рядом с которым стояли трости с опорой под локоть.

– Это ты пришел!? – спросила она, будто удивленно-радуясь встречи. – А мы с мамой собрались чай пить. Присоединишься?

– Не откажусь! – принял Иван ее приглашение. – Отлично выглядишь! – выскочило у него, засматриваясь на сидячую Екатерину.

– Спасибо, а ты чего в черных очках, сегодня же вроде нет солнца? – ласково произнесли ее губы, владевшие мелодичными звуками. И светлое Катино лицо прикрывали ровные русые волосы, выделяя насыщенные карие глаза с черной глубинкой.

Ваня снял очки, показывая ей свой подбитый глаз.

– Кто тебя так? Подрался? – исказилось ее лицо в неподдельном интересе.

– Не могу сказать, не помню… Перебрал прилично, – ответил Ваня, ничего не скрывая перед Екатериной. И чтобы никого не смущать, обратно водрузил очки на переносицу.

Катя сорвалась и кинулась смеяться, сразив Ивана заразительным смехом, а Иван ухватился смеяться вместе с ней за компанию, не осознавая, чего она смеется.

– С подбитым глазом, ты похож на Рекса из мультика, – выдала она сквозь смех. – Вылитый!

Татьяна Вячеславовна принесла чашки, блюдца, заварной чайник, и глянула мельком на веселящихся дочь с Иваном Андреевичем не удержалась спросить:

– Вы чего?

– Сними очки, покажи маме, – краснощекая от смеха, попросила она еще раз Ивана, не называя его по имени.

Ваня снял очки, продемонстрировав Татьяне Вячеславовне свой фингал, – а она осторожно улыбнулась, в рамках приличия поддержала гостя:

– Ну, а что, синяки украшают мужчину! – Да на кухне чайник вскипел. – Иван Андреевич, помогите мне принести чайник, а я возьму пироги, и сядем пить чай!

Ваня моментом поднялся помочь, устремляясь на кухню за гостеприимной хозяйкой.

Вечер за окном клонился к закату, а за столом оживленная компания искрилась теплом душ, горячим чаем и пирогами. Что-то незримое объединяло их, безмолвная доброта, нежность, гармония и мир. Изумительным блеском глаз делились они между собой, улыбаясь солнечно.

С таким радужным настроением Иван приехал домой. Светился как ракета, пылал неким восторженным счастьем. Обрадовался, когда увидел на кухне дочь свою, Аньку.

– Ань, смотри, какие я грибы собрал! Нажаришь, с картошкой? – прозвучало в его голосе непреложная искренность.

Дочь промолчала, старательно пряча от него своего горестного взгляда.

– А пироги хочешь? Съешь пирожок, ты такие точно не ела!

Но Анька продолжала молчать, словно воды набрала в рот.

– Дочка, чего молчишь то? – не хочешь, я сам нажарю, – не настаивал он вовсе, сказав это тихо и милостиво.

Аня так и не соизволила ответить, и Ваня, оставив ее, ушел к себе в комнату, переодеваться. В этот вечер, он сытый пирогами, забыл, что хотел нажарить картошку с грибами.

А к ночи жена его, Ленка, враждебно налетела на дочь во всеуслышание, осыпая ее упреками в неблагодарности и прочей мути, да так, что Иван не выдержал, вышел из комнаты и спросил серьезно:

– Что ты как ненормальная орешь на Аню, чего ты пристала к ней? – вступил он в разговор.

– Беременная твоя дочь! – нервически выпалила Ленка, обжигая его недоброй искрой, почти свирепой.

– Прекрасно! – ответил Ваня со свойственным ему спокойствием.

– Как прекрасно!? Ты в своем уме то…, ей всего восемнадцать лет! Ни жилплощади, ни средств! Я лично против, мне обуза не нужна, на мою шею! – громко бухнула Ленка, выплеснув свое однозначное мнение.

– Разве жить негде? – намекнул он ей с невозмутимой ошеломленностью, – освободи свою квартиру от квартирантов и отдай дочери.

Что? – чуть ли не поперхнулась она, сглатывая слюну, – освободи в таком случае свою! – А на мои деньги не позарься! У меня скоро тур заграничный! И вообще, я в отличии от тебя, сполна отдала ей свой материнский долг! Пусть Анька сама думает теперь, как ей теперь жить, где жить, и на что жить, раз взрослая такая! А тебе видимо, стыдно, раз глазенки за черными очками прячешь! – взъерошились ее белесые волосы, приглаженные волосинка к волосинке, от психованной жестикуляции рук.

– Какая она взрослая, дитя совсем! – спокойно подкорректировал он Ленкино изречение об дочери.

– Если так считаешь, вот и возись с ней сам, а я имею полное право пожить для себя! – свирепствовала уж Ленка, отстаивая свои эгоистические желания. – Пусть аборт делает и не дурит! – не удержалась она, добавляя жестоко.

Аня, молча выслушав перепалку своих родителей, скрылась на кухне. У нее мучительно пересохло горло от напряженной ситуации, буквально не зная,