Под зелененьким кусточком - Мари Мишель

class="p1">– Пап, отстань со своим талончиком? Что ты все время со своим талончиком пристаешь ко мне? – дерганным голосом сказанула дочь, поддерживая рукой свою тяжелую голову.

Ваня резанул на нее взгляд: волосы растрепанные, сама вялая, белки красные.

– Ну приходи, без талончика, я схожу с тобой к терапевту, – чаялся он за дочь чистосердечно.

– Я здорова пап, правда! Отлично все, – прошу отстань, пожалуйста, пап, – вскипела она, закрываясь в ванне.

«Нездоровая», – видел он ясно, но настаивать не стал, ушел на работу.

Солнце еле пробивалось через серую мглистую навесу, и в целом было тепло, но холодный ветер неприятно ударял в лицо. Люди высыпали на улицу. Разнопестрые школьники кучками направлялись к школе, чтобы получить пуд знаний; а молодые родители отводили своих плачущих малышей в детский садик.

Поликлиника, в которой он работал, находилась от дома через три остановки. Утром в основном он ходил пешком, а вечером подъезжал домой на автобусе.

Про Татьяну с ее дочерью Катей, он почти и не думал. «Сходил же к ней, поговорил, обещание выполнил», а что еще надо? Для него самого столь неожиданно оказалось, что столько женщин развелось вокруг него, а он и так не знал, что с ними делать. Он и с дочерью то без понятия, не знал, что делать, не лез в ее воспитание, не учил жизни, хоть и любил ее и чувствовав с ней кровную связь. Может она немного и холодновато к нему относилась, но он не морочился этим. Главное он ее любил, а значит по факту ему есть кого любить на белом свете.

В этот понедельник к нему зашла любезная заместитель главного врача Римма Станиславовна и так, между прочим, напомнила ему, что он дежурит в эту субботу. Ваня раздосадовался про себя, что не сможет уехать на дачу, а жену терпеть дома, как пытка какая-то.

С таким настроением он кое-как отработал неделю, наблюдая дома за участившими стычками между Леной и Анькой. Заведенная нервная, побагровевшая Аня, не находила себе покоя. И объяснив отцу, что у нее в институте еще не начались занятия, поэтому имеет полное право дрыхнуть сладко до самого вечера, а вечером, намыленная куда-то, сваливала из дома и иной раз и на выходных не появлялась.

Субботнее тихое утро пробудилось туманом. Москва молчала и была восхитительно-нема этим утром. Свободные дороги, пустые автобусы, будто город Москва, жил в эту минуту лишь для одного единственного жителя, для – Лопатина Ивана Андреевича.

На работе он заскучал. Два-три врача слонялись по кабинетам, так же дежуривших, как и он. Дружить с коллегами особенно не приходилось. Со всеми поддерживал доброжелательные отношения, не ругался, не лез в передряги. Женщины засматривались на него, он же в свою очередь старался их не замечать. Его жена Ленка, так измочалила у него желание общаться с противоположным полом, что замерзло и очерствело его сердце, не желая ничего, кроме одиночного, комфортного существования.

После обеденного времени, к нему в окно пробилось солнце, одаривая его искрой жизнелюбия. Захотелось есть, а он ничего не брал с собой, и не рвался домой. Тут память напомнила ему о милом приглашении Татьяны, зайти к ним как-нибудь. Не колеблясь, он закрыл смену и поехал до Татьяны, как ни глупо – попросту поесть

Солнце проводило его до седьмого этажа и спряталось за тучи, разворачивая полевые-лиловые закатные действия у кромки запада.

Татьяна Вячеславовна, словно молилась на него, как родного впустила в дом, первым делом предложила отужинать. «Соленые огурчики, капусточка, жареная картошечка с котлетой». Ужин был вкусным.

– Как Катя? – участливо поинтересовался Ваня.

– Что-то проклюнулось в сознании, начала читать, «Дон Кихот». Заговорила со мной, расспрашивала про вас. Ну я вкратце рассказала ей про вас, что с моим отцом, ее дедом работали вместе, – глаза Татьяны светились добром, скромностью.

«Человек столько лет прожил и нисколько не испортился», – с уважением подметил Ваня.

Она была его постарше, лет на семь. И между собой они общались исключительно на – «вы».

Пройдя в комнату к Екатерине, Иван увидел, что она читает.

– А, олень прискакал! – ехидно выразилась Катя, откладывая книжку.

– Оленем я по молодости был, и давно уж отскакал свое, – не обижался Ваня, принимая ее слова за обычную шутку, непринужденно поднимая уголки губ в доброй улыбке. – Как говорит коллега хирург:

–Старость машет уж платочком, под зелененьким кусточком, – сострил он, без всякой заносчивости осмеивая себя.

Катя повернула к нему голову и замерла, заинтересованно, с затаившимся любопытством разглядывала она его какие-то доли минут. Ваня и сам успел отметить ее насыщенно-шоколадные глаза. Их яркий, смелый, волнительный блеск, в которых неугасаемая жизнь пламенными угольками искрилась. И взгляд не девичий, а женственный, наполненный смыслом, пониманием, болью, страданием.

– Так ты совсем молодо выглядишь, – тихо сказала она, – можешь и поскакать, если приспичит, – голос ее не стеснялся, ляпал что придется.

– Принимаю за комплимент, – одобрил он начало разговора, поведя бровью на полки: – смотрю кубки у тебя, награды.

– В прошлом это, – сухо ответила она, не желая об этом распространяться и короткое молчание повисло в комнате. – Мама сказала, что у тебя тоже дочь?

– Да! Дочь, Аня, восемнадцать лет, – подтвердил Иван, скованно. А ему, собственно, о дочери не хотелось говорить. «Не дай бог о жене еще спросит, с которой он не разведен». – Как книга, интересная? – увильнул он от расспросов.

– Интересная, – вздохнула она тяжко, – мои то приключения уже закончились, осталось про чужие читать.

– Вот тут ты зря, нужно вставать на ноги. Массаж рук, ног. Корсет одевать поддерживающий, понемногу раскачиваться, вставать и ходить опираясь на ходули.

– Откуда у тебя такие знания, ты же вроде не физиотерапевт? – скользко отметила она, скрестив тонкие руки на груди, хватая пододеяльник.

– А что ж думаешь… Врачи обязаны знать многое, не только свой профиль. Важно захотеть выздороветь, а оттуда организм податливей будет на лечение.

– Еще скажи йогой мне начать занимать, – смеялась она над ним открыто и глаза ее заулыбались, осветили ее белесое лицо на фоне тусклого комнатного освещения.

– Потом можно, когда поправишься. Без фанатизма, – проговорил он строго, почувствовав, как у него уши разгорелись и остановив на ней свой взгляд успел подчеркнуть: – ее светло-русые, прямые длинные волосы, закрывали весь остаток подушки, лицо открытое, без челки, мягкая переносица, ровный нос и линии губ, налитые красной спелостью. Он даже смутился внутри так далеко, что не осознал этого, резко промямлил:

– Хорошо тут у вас, но мне пора.

– Иди, – отпустила она его с легкостью, – заходи еще, поболтаем! – снова как-то иронично произнесла она ему уже в спину.

Он и не