Под зелененьким кусточком - Мари Мишель

ним глазные операции? Макушин Вячеслав Геннадьевич, – направила его пациентка в нужное русло, замечая, как у Ивана натянулась на лице незаметная нервная складка около скул.

– Да помню, вы его дочь? – подтвердил он ее намеки, освобождая напряжение. – Так что же вы хотите?

– Верно, я его дочь, а моя дочь, – высоко заныл ее голос, – слегла! Лежит немощная! Помогите, пожалуйста! – наворачивались на ее удрученные глаза слезы. Макушина сдержанно подтирала их, незаметно для Ивана.

– Право…, – повел Иван Андреевич своими крепкими плечами, – не знаю, чем тут помочь смогу. – У нее проблемы с глазами? – проявил он участие, постукивая ручкой по столу.

Макушина Татьяна Вячеславовна растеряно задумалась:

– Вроде пока нет, – распрямились складки ее губ, в замешательстве.

– А тогда я чем помогу? – недоуменно спросил он у Татьяны, забыв, что хочет есть и пить, и про все остальное, и что он тоже просто человек.

– Вы можете прийти и поговорить с ней, как врач, как коллега ее деда. Отца моего, своего деда она очень любила, уважала. И видите, как бывает, слегла с легкой травмой позвоночника. Молодая, красивая, не хочет жить. Вогнала себя в тяжелое психическое состоянии и не шевелится, от жизни отвернулась, таблеток гору выписали, а результата нет, – выговорилась женщина перед врачом, поблескивая белыми зубами.

– Ваня почесал затылок, подумал слегка и выдал ей:

– Сожалею. Психолог ей нужен, а я то, что… Не моя специальность, – отделался он от Макушиной. «Пришла и ноет тут над душой, а он отвык от женских слез». Дочь жизнерадостная, а жена его сама избавила от себя же. Давненько он забыл, как надо успокаивать женщин этих…

– Извините, – смирно произнесла Татьяна, сгорбившись разу в своем одиноком горе, и сдавшись под черствой стеною врача покинула кабинет.

Ваня задышал, похлопал по своим карманам, покрутил старый телефон в руках. Его рабочая смена подошла к концу. Он открыл окно, проветрить кабинет и свежий воздух добрался до его больших ноздрей. Подышав сапом, закружился по оси, заполнил отчеты на рабочем компьютере, закрыл программу. Довольно потянулся, растягивая свое отсиженное тело; снял халат, собрался на выход.

Закрыв кабинетную дверь, легко задвигался по коридору, мимо ревущей на скамейке женщины. «Этого еще не хватало!» – раздраженно подумал он про себя, – «тут комиссия ходит, не дай бог».

Татьяна плакала задавленно, повернувшись лицом к стене, прикрывая лицо замученными руками. Всхлип доносился до оконных рам. Ваня, притормозив замялся, неожиданно для себя растаял сердцем, растрогался. Вернулся назад к лавочке:

– Ну что, вы? Не плачьте, прошу вас. Давайте ваш адрес, я приду. Обещаю! – поклялся он, лишь бы успокоить взорвавшуюся слезами старую знакомую. – Попробую поговорить с вашей дочерью, и помочь ей!

– Спасибо! – оживилась женщина, подтирая с отечных глаз слезные подтеки, – больше не к кому обратиться! Спасибо большое! – Всхлипнув глубоко горлом, задышала коротко и часто, достала листок и протянула адрес.

Сентябрь осыпался листвой, оголялся интенсивно. Раскачивались деревья, стучали ветки, колышимые на ветру, а небо уходящее-голубое, топлеными вечерами горело. А потухнув, смешалось с теплым, осенним воздухом, и с ночным покорным небом.

4

Прошла первая неделя, а Иван не спешил с обещанием. По традиции съездил на дачу, подрумянился там, как всегда свежим воздухом, подзарядился загородной силой, и счастливый вернулся домой. Но в понедельник, во время рабочих часов, почему-то неспроста заточило его совестливое сердце. «Обещал же, Татьяне Вячеславовне Макушиной!» Дотянув до среды, решился на четверг, после работы.

Опавшие московские листья застелили осенними красками асфальтовые тротуары. Воздух нежился, полу свежий, белая дымка собиралась в небе, менялся ветер. А закаты на западе, стояли жгуче красивыми, лиловым отблеском меркнул свет.

Иван быстро нашел адрес, набрал домофон. Поднялся на седьмой этаж. Он сам, по совпадению жил на седьмом. Не низко, ни высоко. Если лифт сломается, подняться с мальчишечью легкость он мог не напрягаясь.

В приоткрытой двери стояла Татьяна Вячеславовна, с надеждой потаенной встретила она его, в глазах пробежала радость, будто очень желанного гостя встречала.

Иван зашел, поздоровался, снял ботинки, втиснул ноги в подготовленные ему тапочки.

– Руки помою, – предусмотрительно направился он в ванну.

– Конечно, – провела его Татьяна к двери в ванную, включила свет. – Вот это полотенчико для рук, – скромно отступилась она, не преследуя.

Иван показался в светлом, открытом коридоре. Небольшой шкафчик в прихожей с зеркалом, тумба для обуви. Квартира просторная, обхоженная, запах нейтральный.

– Куда?

– Туда проходите.

На кровати, накрытая одеялом по грудь лежала девушка. Светло-русые, гладкие волосы рассыпались по подушке. Голова больной отвернута в сторону персиковой стены, безразличный, бессознательный взгляд рассеялся по лицу. Ивану показалось, что даже зрачки мертво застыли в одной точке и испугался, «что же ему с ней делать?»

– Она хоть слышит? – вполголоса спросил он, обращаясь к матери.

– Слышит… – подтвердила Татьяна, – но не хочет разговаривать.

– Как зовут?

– Катя.

– Ладно, вы оставьте нас, я посижу тут, попробую поговорить, – собранно произнес он, присаживаясь возле кровати.

В комнате зависла тяжелая тишина. Иван даже в мгновение потерялся, не соображая с какой фразы начать, с каких таких интересных слов резануть ее слух. Осмотрелся, на полочках стояли от золота до бронзы победные кубки, награды.

– Хм, – откашлялся Ваня, – я, Иван, пришел к тебе, чтобы помочь, поговорить и настроить тебя на выздоровление. Мама твоя, поделилась со мной, какая беда приключилась у тебя, и я очень сочувствую, что так случилось, но все поправимо в нашей жизни, – старался Иван подбирать правильные, и нужные здесь слова. Внушающим, ровным голосом говорил, и неясно от чего, как запнулся и засомневался, слышит ли она его на самом деле?

Присмотрелся – дочь Татьяны не шевелилась. А приглядевшись к лицу, увидел он бездвижно немигающие глаза, в длинных пышных ресницах.

– Если долго лежать – пролежни будут, которые потом лечить тяжело, – веско сказал он.

– Кто вы, зачем пришли, вы врач? – неожиданно спросила у него девушка, с грубоватым, явным гневом в голосе.

Значит эмоции душат ее, – понял Иван и уголки его глаз задергались от настигнутого недоумения, выкидывая, импровизируя на ходу:

– Не знаю о ком вы? Я не врач, я – горный олень! Пришел поговорить с тобой, как друг.

– А я не хочу, олень, разговаривать с тобой. Иди в горы, и оставь меня в покое!

Ваня безрадостно повел бровями, ответ ее выкосил его из диалога. Почему-то в миг расхотелось ему с ней разговаривать, но он, не сдаваясь, выложил по-отцовски, распыляя эмоционально:

– Не хочешь жить? Что же за эгоизм такой? Лежать сложа руки каждый может, а бороться – это подвиг личности. Себя не жалко, а мать что же ты на мученическую старость обрекаешь? Люди,