Под зелененьким кусточком - Мари Мишель

обремененные ухаживать за лежачим больным, день, как за два стареют, – произнес он сокрушенно, – да легче матери твоей самой в могилу прыгнуть! Ее сердце стынет, глядя на тебя! Я-то уйду, но тело твое будет медленно атрофироваться, внутренние органы начнут медленно сгорать, и на протяжении нескольких лет, все больше и сильнее, пока не умрешь. Нужна ли тебе такая смерть, подумай крепко, стоит ли тот, кто тебя обидел твоей жизни? Ты молодая, начни приходить в себя! – закончил он свою пламенно – аргументированную речь, встал и вышел из комнаты.

Ему, с задымленным красным пятном на щеках, захотелось побыстрее уйти, но Татьяна скромно предложила ему поужинать. А есть хотелось. Охотно согласившись, Иван прошел на кухню.

«Голубцы по-флотски», – так называла Татьяна свое коронное блюдо, – Ване показались божественны, и он даже не смог отказался от добавки. То ли он давно не ел нормальной еды, то ли еще что, но сознание его провалилось в нереальное прошлое, происходящее вот за этим обеденным столом, где, как сейчас он всегда сидел за этим обеденным столом и ел аппетитные голубцы.

Взглянув на наручные дорогие часы, Ваня не заметил, как день за окном стерся и почернел:

– Мне пора, спасибо, очень вкусно, Татьяна, – пошел он одевать ботинки.

– Заходите еще, на обед, – пригласила его хозяйка, смущенно, не напирая.

Иван ничего не ответил, замешкался, хмыкнул чего-то под нос, уходя.

Вечером этого же дня, его дома поджидала жена, с неестественной для нее улыбкой.

– Ты чего? – спросил он с опаской, одевая тапки в тусклом коридоре.

– Ваня, послушай…, моей подруге Алке, нужна консультация офтальмолога.

– Пусть берет талон и приходит! – коротко отшил ее Ваня, раздражаясь слегка.

– Ну какой талон? Зайдет к тебе, быстренько проверишь зрение и дел то, – ловчилась уговаривать она своего мужа, с которым сама же не общалась месяцами.

Он метнул в ее сторону свой серый неулыбающийся взгляд, внимательно освежая в памяти лицо жены, как поразился: – чужой, стынущий, жалкий блеск ее зрачков окропил его брезгливостью.

– Талон, – произнес он последнее и заперся в своей комнате.

5

Чем сильнее он старался заснуть, тем дальше рассасывался и отходил от него сон. За стеной довольным голоском посмеивалась жена, разговаривая с кем-то по телефону. «Трещотка», обозвался ее Ваня, почувствовав к ней необъяснимое отвращение, озаботившись тут же, что делит с ней столько лет одну площадь. Даже горло сдавило от ненависти к ней. И не только к ней, а ко всем женщинам. «Дуры» – серчала его душа, вспомнил про дочь Татьяны. «Распласталась на кровати, глубоко обиженная, а мать слезами изливается». Пора ему о себе подумать…

Анке, его дочери, девятнадцатый годок пошел, значит ему можно прекратить сдавать свою квартиру, и отдельно отселиться туда жить самому. Но эта квартира его, родительская… Даже глупо, из своей квартиры, в свою же квартиру съезжать. «Но стало быть так получается…» «А жена что? Может ей пора подвинуться? Пододвинешь ее, пожалуй, легче камни перекидать. Алчная женщина, которой всегда было мало денег».

В пятницу, после работы, он уехал на дачу, но и на даче его преследовала мысль о Ленке. Он молодой врач офтальмохирург, под руководством Макушина Вячеслава Геннадьевича проводил успешные операции на глазах в профильной глазной клинике. Молодой, перспективный врач, зарабатывал он тогда приличные деньги.

И вляпался, сердечно западая на секретаршу главврача, красивую Ленку, и не раздумывая сделал ей предложение, но как видать она за него вышла замуж не по любви, а по расчету. Пора бы ему это уже признать!

И как только он перешел работать в поликлинику, на гораздо меньшую окладом, но спокойную работу, она сразу же выставила его в другую комнату, под предлогом, что он храпит.

«Видать его глаза, ради любви на все закрывали глаза», а сейчас он испытывает боль и разочарование и, – «старость машет уж платочком, под зелененьким кусточком».

Немыслимая тоска забрезжила в недрах его души, да сердце кольнуло к себе горькой жалостью. А ему уже сорок восемь.

Он ходил по участку, гонимый мыслями, не зная, как оторваться от преследующих его муторных чувств. Так хорошо ему жилось до этого, и вдруг что-то случилось с ним. Потерял покой на ровном месте.

Схватившись за лопату, он отправился выкапывать картошку, прекращая чувствовать метущуюся пустоту души.

Запахло, потянуло дождем. Многочисленные тучи заутюжили небо, белыми бровями нахмурились к солнцу, и сизой тенью накрыли землю. Птицы гаркали где-то, клацали тревожно своими клювами, предвещая дождливую погоду. Травы склонились к земле, закрывая соцветия.

Зажарился Иван в работе, проступил у него пот на спине и груди. Управляясь легко лопатой, пособирал он два мешка, оттащил в погреб и разложил просушиваться от земли влажной.

Спал он этой ночью крепко, и не слышал, как сильный ливень прошелся ночью, а утром сыростью увядала природа, плесенью, застойной водой. И уж по дороге домой Ваня буйно пожелтевший осенний лес взирал, что молчал сказочным величием в красивой тлеющей дымке.

6

В Москве похолодало и стало ветряно. Звезды прятались в ночной мгле, и лишь одна самая яркая, светила спокойным, холодным светом. Месяц косился одним глазом, облачно укрываясь.

Обходя лужи на неровном асфальте, Иван зашел домой. На кухне горел свет и никого, а на столе остывала недопитая чашка чая. Ни жены, ни Анки, которую ему редко удавалось увидеть. По окончании школы, она поступила в институт и стала пропадать вне дома.

Явилась жена, накрахмаленная, хмельная. Глаза переливаются, а лицо эфемерно-веселое.

– Где Анька? – спросил у нее Иван.

– Откуда мне знать, позвони ей и узнаешь, я ее и так восемнадцать лет контролировала, – отмахнулась от него жена, нестройно шагая по квартире.

Ваня несколько раз набрал дочери, которая не поднимала трубку. Тогда он заперся у себя в комнате, подальше от жены. Устойчивый запах алкоголя разнесся по квартире.

Дочь прислала ему смс-ку: – папа, я а подъезде, разговариваю.

«Больше негде поговорить, как только в подъезде», – пробурчал он недовольно. Его жизнь, все больше и больше переставала ему нравиться.

Уже переодевшись в домашние, он услышал, как пришла его дочь, что-то делала на кухне, потом поругалась с матерью, огрызнулась ей несуразно, ушла и закрылась в ванной. Решив, что помоется рано утром, он не заметил, как заснул.

Утром Иван был готов к работе, свеженький, гладковыбритый, подстричься лишь пора ему, а так он вполне был доволен собой, в мере разумного.

На кухне сидела дочь, разбитая, озабоченная чем-то.

– Ты что такая бледная, Анька? – спросил отец, не узнавая свою дочь. – Под глазами круги! Возьми талончик, сходим с тобой к терапевту, – заботливо посоветовал он, по-отцовски.