Главный бой - Юрий Никитин

Добрыня вздрогнул, князь посматривает подозрительно. Всепомнили, как совсем недавно прямо в окна лезли нанятые убийцы. А предавалисовсем близкие люди.

— Да так, — ответил он неопределенно. — Ждуполночи.

— Зачем?

— Что-то мне полночь больно нравится.

Владимир смотрел исподлобья, в черных глазах рослаподозрительность.

— Петухи еще не кричали… Или тебе нужна не просто ночь,а полная луна?

Добрыня буркнул:

— Зачем?

— Тебя в древлянской земле называли ДобрынейЛунным, — ответил Владимир с усмешкой. — Да и тут иногда…

Их взгляды встретились. Оба знали, о чем речь. Юнаякрасавица Белокорка, жена Мала, однажды понесла свою годовалую дочь Малушу вкорзинке к лесному озеру, искупать, заодно самой поплавать в чистой спокойнойводе. Было это вечером, когда солнце уже зашло, на небе вечерняя заря, а вмедленно темнеющем небе уже проступает пока еще бледный диск или серпик месяца…

В городище заметили, как вдруг налился светом месяц, нотолько Белокорка знала, что случилось. Когда сняла одежды и нагая вошла в тихуюводу, с неба упал ясный луч. Свет был настолько ярок, что просвечивал воду досамого дна. Она видела корни болотных растений, дивных безглазых червей вбездне, что подняли головы и смотрели на ее белое тело.

Устрашившись, она поскорее выбралась на берег. Но тамощутила такое томление, что легла на мягкую траву, раскинулась в неге,чувствуя, как по всему телу ходят прохладные пальцы, как некто незримый трогаетее за грудь, подминает, берет грубо, горячо… Когда она наконец встала, ужечувствовала, что понесла от неведомого, явившегося в лунном луче. Малуша мирноспала в корзинке, улыбалась во сне. Белокорка чувствовала себя настолькостранно, что ухватила корзинку и поспешно вернулась в городище, так и не помывдочку. С того дня брюхо ее начало расти.

На седьмом месяце она как-то пошла в лес, где князь Малуказывал, где строить первые засеки супротив киевских насильников. То ли злойумысел, то ли случайность, но столетняя сосна обрушилась на Мала. Белокоркаподбежала первой, увидела перекошенное лицо мужа. Его вбило по колени в землю,он хрипел, держался изо всех сил, дерево вот-вот сломает ему спину, и Белокоркапоспешно подставила плечо, приподняла тяжелый ствол.

Когда подбежали плотники, она уже лежала на земле, а Мал сбезумными глазами стоял перед ней на коленях, умолял не умирать, обещал богамлюбые жертвы. Белокорка выжила, но родила прямо тут же, в лесу. Сам Мал вприсутствии десятка мужиков принял роды, отнес недоношенного ребенка вгородище.

Никто не думал, что ребенок выживет. У Белокорки молока небыло, сама металась в горячке, ребенка поили молоком диких лосей, волчиц, дажемедведиц, благо их всегда куча на цепи. Рос не по годам быстро, однако, вотличие от других детей, не любил шумные игры, а в светлые ночи часто выходилво двор и сидел на крылечке. Его недетски серьезное личико бывало обращено кмесяцу.

Когда ему исполнилось семь лет, кто-то из взрослых мужиковобозвал его недоноском. Мальчишка молча ухватил обидчика, все увидели, как отусилий покраснели оба. Затем хрустнули кости, изо рта мужика плеснула кровь.Добрыня отпустил обидчика, тот рухнул с переломанными костями. На Добрыню всеуставились со страхом и великим почтением. А старый мудрый волхв пробормотал:«Дурни вы все, радоваться надо, а не зубы скалить! А если бы родилсядоношенным? Все бы здесь разнес…»

— Тебя тоже называют, — ответил Добрынясумрачно. — Только по-разному… Еще как по-разному!

Далеко в ночи вроде бы озарилось багровым. Свет едва былотличим от ночи, но сердце у Добрыни едва не выпрыгнуло. Он не помнил, каквскрикнул тонким срывающимся голосом:

— Пожар?.. В той стороне мой дом!

Затем все словно бы застыло, он один двигался средиостановившегося мира, несся через палату, успевая заметить и застывших споднятыми кубками гостей, и красные рожи бояр, и веселых стражей в коридорах…

Дверь распахнулась в прогретый за день ночной воздух.Загрохотала земля под его сапогами, возле ворот сбоку выбежал младой отрок,держа в поводу коня. Добрыня бездумно толкнулся от земли, взлетел и плюхнулсяна конскую спину, мелькнули ворота, дальше ветер засвистал в ушах, а улицапонеслась навстречу.

Ночь стала совсем черная, как угольная яма, а впереди набагровой площади, залитой злым светом пролитой крови, страшно полыхал, какогромный стог сухого сена, терем. Стены из толстых бревен еще держались, но изокон и даже из-под крыши с диким воем, свистом, треском вырывался широкийоранжевый огонь.

Вокруг терема носились всполошенно люди. От колодца ужевыстроилась цепочка мужиков, передавали ведра, набегали и, отворачивая от огнялица, с размаху плескали холодную воду на стены, на горящее крыльцо. Причиталибабы.

Добрыня едва не ринулся прямо на коне в дом, но сбокураздался знакомый крик. С растрепанными волосами к нему неслась Милена:

— Добрыня!.. Добрынюшка!.. Горе-то какое!

— Отец?! — крикнул он, сердце сжало болью, а вгорле встал ком. — Что с отцом?

Она ударилась с разбегу о коня, ее руки ухватили его засапог. Он чувствовал, как дрожит все ее тело, а голос прерывается от плача:

— Отец… Ты бы хоть о Борьке спросил!

— Что с ним? — повторил он, глядя поверх ееголовы.

— Ему обожгло руку до локтя!.. Сейчас бабка мажетгусиным жиром, отец вынес из горящего дома…

Он переспросил сдавленным голосом:

— Отец?

Она всхлипнула, все прижималась к его сапогу, растерянная иищущая защиты. Дыхание остановилось в груди Добрыни: расталкивая зевак исердобольных, вышел огромный темный старик, ведя перед собой хнычущего Борьку.Не сразу узнал в этом освещенном багровым заревом человеке отца — одеждаобгорела, а серебряные волосы в саже и копоти. Теперь Мал походил на вожакалесных разбойников, даже двигался без уже привычной старческой осторожности изаметных усилий.

— Отец, — выдохнул Добрыня. Гора рухнула с егоплеч, он чувствовал подступающие слезы облегчения. — Как хорошо…

Милена повернулась к мальцу, что заменял им сына, обхватилас негромким плачем. Тот стоял как маленький дубок, смотрел на огромного витязяисподлобья. Мал кивнул на бушующий огонь:

— Не знаю, как получилось… Печи не топили. Разве кто-тоиз слуг с лучиной баловался? Но я помнил твои слова!.. Как только занялось, нестал гасить, сразу за Борьку, а тут и княжеские люди набежали как муравьи… Меняпрямо на руках вынесли!

Белоян, понял Добрыня. По его приказу. Он отшатнулся, в лицополыхнуло жаром — из окон с жутким треском вырвались такие ревущие столбыогня, что в народе послышались крики: не бочки ли с кипящим маслом взрываютсявнутри, а то и греческий огонь, который в Киев привезла еще княгиня Ольга.