Главный бой - Юрий Никитин

Было страшно и жутко от осознания безнадежности, ибо внутринечто огромное твердило, что да, он не слаб даже перед богом, все равно непоклонится, это у слабых спины как веревки, а сильные принимают удары на себя.Слабые есть в любом племени и любом народе, их большинство, но любой народобречен, если в нем начинают кланяться даже сильные, если гордость уступаетсмирению и покорности…

Милена умерла во сне. Утром ее обнаружили застывшей, лицоспокойное, глаза закрыты. Белоян определил, что поела не тех грибов, в этовремя в лесах погани, как никогда. Владимир прислал гонца со словами жалости,Милена была настоящей женой: ласковой, приветливой, работящей, никто неслыхивал от нее дурного слова, все ее любили, и всех опечалила смерть хорошегочеловека, в то время как всякая мразь шастает взад-вперед, и никакая мара ее неберет.

Добрыня скрежетал зубами, ярился, но в глубине душииспытывал страшное и стыдное облегчение. Все уже свершилось, не передумать.Милену наверняка взяли на небеса, а у него вместо страшного бремени выбораостанется только тягостное чувство вины.

После недельного заточения он впервые вышел во двор. Дажепроводил повозку с гробом до кладбища. Милену захоронили по обычаю полян: вдеревянной домовине, чистой одежде, на глаза положили серебряные монеты, дабызаплатила за перевоз. В правую руку дали прялку: Мокошь любит, когда женщинаявляется со своей, не одалживается.

Его утешали, хлопали по плечам, а когда все деликатнооставили его у могилки одного, он долго стоял бездумно, опустошенный, как дуплостарого дуба, из которого выгребли и пчелиный мед, и орехи, запасенные белками,потом сел, уронил голову.

Деревья тихо и сочувствующе шелестели, опускали зеленыеветви, касались непокрытой головы, плеч. Под сапогами шелестела мягкая трава.Кладбище настолько заросло травой, кустами и деревьями, что зеленые холмики ужечерез год-другой прячутся в зелени.

Багровое солнце медленно опустилось за верхушки деревьев, намир легли сумерки. В темнеющем небе зажглись звезды, а половинка месяца, какутлая лодочка, начала торопливо пробираться до спасительного края земли. Темныеволны облаков захлестывают, топят, но упрямый човник борется, выныривает,пробирается…

Земля под ногами едва слышно дрогнула. Донесся далекийподземный шорох. В трех шагах почва покраснела, словно туда вылили ведро крови.Трава разом исчезла, а земля зашевелилась, поднялась холмиком, будто огромныйкрот выбирался наверх. Темно-красные комья сырой земли сыпались по склонам.Вершинка взлетела вверх. Добрыня напрягся, чтобы не вскрикнуть, не уронитьчесть, не потерять лицо…

Из холма поднялось гигантское гибкое тело. Толщиной почти вего бедро, голова как пивной котел, чешуйки размером в ладонь, тускло блестят,переливаются в лунном свете. Вытянутый вперед змеиный череп покрыт костянымищитками, словно пластинами стального доспеха.

С чмоканьем распахнулась исполинская пасть. Он стиснул зубы,чтобы не выдать себя вскриком. Даже с простой змеей таких размеров не совладатьи дружине, но это не простая, не простая, а буде выползет, это ж на версту…

Немигающие глаза, покрытые кожистой пленкой, взглянули стакой нечеловеческой злобой, что руки и ноги превратились в сосульки, а сердцезатрепыхалось, как будто в него уже вцепились страшные зубы.

Добрыне почудилось, что от страшного шипящего голосадрогнули земля, мир и даже звезды.

— Смертный!.. Ты посмел… У тебя было время понять моюмощь. Ты слишком туп. Теперь умрешь… ты!

Змеиное тело раскачивалось точно так же, как в прошлый размассивное тело богомола. Только вместо огромных страшных глаз насекомого сейчасего пронизывал взгляд пресмыкающегося, древнего, ползающего, жуткого.

Добрыня с трудом вытолкнул через перехваченное страхом горлонужные слова:

— Мужчина всегда готов к гибели.

Змея раскачивалась все сильнее и сильнее. Мир колыхнулся,Добрыня с трудом оторвал взор, к горлу подступила тошнота. Чтобы не встречатьсяс колдовскими глазами, он как можно высокомернее окинул змею взглядом с головыдо хвоста, сумел даже презрительно поморщиться.

Змеиный голос прошипел яростно:

— Мне не гибель твоя нужна… Жертва!.. Ты принесешь…Принесешь! Я даю тебе две недели. Но если нет… умрешь ты сам!.. Умрешь страшнои позорно! Даже боги не могут отказаться от слова. Я… убью. Куда бы ни уехал,куда бы отныне ни пытался скрыться, через две недели приду… Умрешь не таккрасиво, как твой отец, не так мирно, как твоя жена!.. Твоя смерть будетстрашной и гадкой.

Из холмика пошел черный дым. Змея перестала раскачиваться,дым окутал ее, но Добрыня и через огненную стену видел страшные горящие глаза.Во рту пересохло, а жесткий распухший язык царапнул высохшие десны.

— Я не опозорил ни свое имя, — ответил онхрипло, — ни свой меч, защищая кордоны. Так опозорюсь ли, спасая всеголишь жизнь? Нет, от меня ты не дождешься жертвы!

В дыму загрохотало, земля снова дрогнула, деревья тревожнозашумели. Когда черный дым втянулся в глубины, воздух еще оставался горячим, апод ногами спеклась корка, похожая на обожженную глину.

Белоян подпрыгнул как заяц, когда увидел Добрыню. Сераяшерсть на широкой медвежьей морде на миг стала белой, а пасть открылась и тутже с щелкающим звуком захлопнулась. В его комнате стоял сильный аромат жженыхтрав, что странно смешивался с запахом немытого медвежьего тела. На столегорели свечи, уже не заморские, местные бабы наловчились делать свои, а междусвечами жутко скалил зубы человеческий череп.

— Я уже знаю о Милене, — проговорил Белоянсипло. — Но… это не все?

— Не все, — ответил Добрыня. — Почему неспишь?

Верховный волхв сам выглядел не лучше: шерсть клочьями,морда вытянулась, а воспаленные глаза гноятся, как при болезни.

— Да так… — ответил Белоян неопределенно. —Что-то тревожное подкрадывается, а не пойму что… Да и ночи летом с воробьиныйнос. Добрыня, к тебе являлся… этот?

Добрыня кивнул. Белоян долго всматривался, кивнул:

— Я вижу, ты даже рад. Что он сказал?

— Через две недели мой черед.

В тусклых медвежьих глазах блеснул огонек. После паузыверховный волхв промолвил:

— Понятно. Мол, придет конец терзаниям, что из-за тебяпогибли отец и жена…

— Разве не так? Это я обрек их на смерть.

— Ладно, я не о том… Что собираешься делать?

Добрыня пожал плечами:

— Что делал всегда. Я всю жизнь сражался с чудищами,идолищами, Змеями, степными удальцами, мечом ограждал кордоны Руси… так что же,на склоне лет вдруг да сдамся? Когда на чаше весов такая малость.

Белоян смотрел испытующе.