Главный бой - Юрий Никитин

— Давай пока в мой терем!.. Там хоромы —заблудиться можно. И не знаю, зачем мне такие?.. Говорят, положено.

— Да положено, положено, — отмахнулсяДобрыня. — Ты ж боярин.

— Или поместье в Родне возьми, — сказал ВолчийХвост. — Я там всего два раза побывал!.. Не все у ромеев надо перенимать,как смекаешь?

— Не все, — согласился Добрыня. — Спасибо,Волчара. Терем сгорел, но все пристройки уцелели. С недельку поживем, а за этовремя целый город поднять можно.

— Можно, — согласился Волчий Хвост. — Темнаши города и хороши…

— Чем? Что сгорают дотла?

— Что заново выстроить легче, — возразил ВолчийХвост. — Как та птица… как ее… что из пепла!.. Всякий раз можно строитьиначе, лучше, шире, выше. Не то что ромейские города — зажаты в этикаменные стены, как устрица створками…

Добрыня кивал, умелый воевода все сворачивает на воинскиетонкости, старается отвлечь от горьких дум, а мужчин проще всего отвлечьрассказами о необыкновенных мечах, каленых стрелах и быстрых как ветер конях.Да еще о строении крепостей, если мужчина не простой воин.

— Я пойду, — сказал он. — Ты уж извини.

— По делу аль как?

— Аль как. Просто по бережку реки. Подумаю.

— Не попади русалкам в руки, — предостерегвоевода. — В такие ночи они особенно…

— Да нет, просто подумать надо.

— О чем?

— О жизни.

Свод выгнулся гигантской черной, как угольная яма, чашей.Звезд мало, тусклые и блеклые. Под ногами похрустывало, будто все еще шел поуголькам от терема.

Милена осталась обживать пристройки, суетливо указывалаплотникам, где рубить и как вообще пользоваться топорами, Волчий Хвоствзобрался на коня, послышался стук копыт удаляющегося коня, а он шел куда глазаглядят, перед глазами расплывалось, а в груди пекло, словно Людота всадилраскаленную полосу для меча. До этого дня про отца почти не помнил, но теперьвнезапно ощутил тянущую пустоту, словно из души вырвали нечто важное.

Богатые терема остались далеко за спиной, мимо шли добротныедома кожевников, плотников, горшечников, мукомолов и пекарей, оружейников,наконец, потянулись мазанки и наспех вырытые землянки. Прохладный ночной воздухстал влажным, а звездное небо появилось внизу, только эти звезды подрагивали икачались на волнах темного, как деготь, Днепра. А потом из-за тучки выплылблистающий полный месяц, яркий, загадочный. Сердце стукнуло чаще,взволнованнее. Он сразу вспомнил, что он не просто Добрыня, а Добрыня Лунный.

До берега оставалось с десяток шагов. Впереди, прямо в томместе, где он должен был пройти, в темной земле появился гнилостно лиловыйсвет. Он разрастался, словно из глубин темной воды к поверхности поднималсяпузырь затхлого воздуха. Застыв, Добрыня увидел, как подземный огонь прорвалземлю, не затронув поверхности, встал короной, а в середке, окруженной зубцамисинюшного огня, разогнулся гигантский богомол, в рост человека, жуткий, согромными зазубренными лапами. Зеленые надкрылья казались темно-зелеными, почтичерными, а шипы на лапах, боках и голове блестели, как заточенные лезвиякоротких ножей.

Треугольная голова с торчащими усиками, похожими на обрубкистальных прутьев, на фоне черного звездного неба казалась самой смертью. В огромныхфасеточных глазах Добрыня увидел себя, крохотного, перевернутого,раздробленного на сотни измельченных жалких человечков. Он стиснул губы,страшась, что задрожат. Богомолов с детства боялся и ненавидел, что-то в нихстрашное и неправильное, в то время как у похожих на них кузнечиков все ладно…

Пасть богомола распахнулась, нечеловеческий голоспроскрежетал, словно внутри покрытого хитином тела терлись и крошились камни:

— Ты не послушал… Потерял отца… Моя воля… Моя сила…

Добрыня произнес с дрожью в голосе:

— Ты… это ты? В прошлый раз я говорил с… большойящерицей.

Богомол проскрипел:

— Мы вольны… В любых личинах. И еще… Даже будь у тебяконь-Ветер, догоню быстрее, чем ты конным — бредущего старика… Куда бы ни…ни скрылся…

Добрыня сделал судорожный вздох. Губы и даже колени началиподрагивать. Но темно, никто из людей не зрит, что неустрашимого Добрыню трясеткак лист на ветру.

— Понял, — сказал он как можно ровнее, хотя голостоже дрожал. — Если брошу коня на жертвенный камень — хорошегоконя!.. — отца вернешь?

Он задержал дыхание. Звезды исчезали за головой богомола тосправа, то слева. Добрыня знал эту привычку хищников покачиваться из стороны всторону, так они точнее определяют расстояние для прыжка.

Богомол проскрежетал что-то, Добрыня с трудом различилслова:

— Нет… нет…

— Табун коней?.. Чистокровных арабских скакунов!

Огромная пасть задвигалась, слова вылетали изломанные,сухие, как камешки под ударами тяжелого молота камнетеса.

— Даже боги не могут сделанное… несделанным. Но скажудругое… Если не… жертвы коня… через неделю умрет твоя жена.

Из-под отвратительных голенастых ног выплеснулись зубцыгнилостного лилового пламени. Жесткие надкрылья слегка приподнялись, словнобогомол готовился взлететь. Выпуклые фасеточные глаза вспыхнули красным. Отязычков огня повеяло нестерпимым жаром.

Добрыня отшатнулся, прикрыл глаза ладонью. В призрачномсвете успел увидеть кости и суставы, просвечивающие сквозь розовую плоть. Тутже огонь померк. Когда он опустил ладонь, на том месте, где только что полыхалопламя, угольно чернела земля. Он присел на корточки, потрогал землю. Кончикипальцев ощутили холод и сырость. А металлический щиток на груди оставался такимже холодным, как и до встречи с чужим богом.

За неделю он исхудал так, что встревоженный Владимир прислаллекаря. Тяжелые доспехи звякали на богатыре, как на скелете. Кожа на лицеобтянула череп плотно, острые скулы едва не прорываются, раздвоенный подбородокстал страшен, а глаза втянулись под тяжелые выступы, откуда сверкали торассерженно, то угасали вовсе.

Белоян допытывался о причине хвори, пробовал лечить, думая,что все дело в муках совести по погибшему отцу. Добрыня рассерженно рычал,отмалчивался, а то и вовсе падал на ложе и отворачивался к стене.

Он сам привык идти на смерть, не раз посылал других, но товоины, сами выбрали дорогу, которая ведет как к славе и богатству, так и ксмерти, а могли бы мирно пахать землицу… но за всю свою жизнь никогда не убивалженщин и не содействовал их убиению! Даже на злодеек рука не поднималась. Асейчас его поставили перед мучительным выбором. Имеет ли он право распоряжатьсячужими жизнями?.. Да еще не ради спасения, скажем, Отечества, а вот ради… радичего?

В дальних скитаниях… да что там в скитаниях, даже на Русиприходилось слыхивать, как чужие уговаривают принять новую веру, ибо с нею житьлегче: стыд — не дым, глаза не выест, поклонись — спина непереломится, с сильным не борись… Да, эта вера для слабых, с нею жить ивыживать легче, но разве он не слаб перед бессмертными?