Главный бой - Юрий Никитин

— Крепкие воины, — добавил Добрыня. —Непобедимые, неуязвимые. Силу от своих вековых дубов получают! Но как тольковыйдут из леса, их даже петух бьет. А что такое подсечное земледелие, знаете?То-то и оно. Жгут леса, наступают пашнями. Эти герои уходят в леса все глубже…Точнее, отступают.

Алеша нахмурился, улыбка стала уязвленной, повысил голос изаговорил в сторону слушающих его с открытыми ртами:

— А еще я трижды встречал удивительный народ —урюпинцев…

Кто-то переспросил недоверчиво:

— Трижды за этот раз?

— То-то и оно, — поклялся Алеша. — Конь уменя знаете какой? Скачем выше леса стоячего, ниже облака ходячего! Сегодня я вснегах бьюсь с удивительными снежными людьми, а завтра уже сражаю чудо-юдо левав жарких песках под деревьями, где листья веником! Но всякий раз встречалурюпинцев. Ахал, а они так невинно: так мы ж кочующее племя… Едем себепотихоньку, землю для проживания выбираем. Ничего себе «потихоньку», говорю, акак же тогда, если понесетесь вскачь? А мы не спешим, отвечают…

Добрыня улыбнулся:

— Богами сказано, что та земля, где они остановятся,будет счастливой. Вот и выбирают уже несколько тысяч лет.

— Тыщи лет? — ахнул кто-то. — Это ж сколько?

— Спроси у Белояна, — отмахнулся Добрыня.

— А еще я встретил по дороге к Жар-птице, —повысил голос Алеша, — дивные народы песиголовцев, меклегов, аримаспов,лютичей… Вообще скажу, что никто из живущих на белом свете не сравнится слютичами в стрельбе из лука. Разве что аримаспы? Но те вообще не люди, а излюдей никто не может бить птицу за двести шагов…

Богатыри загалдели, как гуси на базаре. Один сказалглубокомысленно:

— Коневич может. Да и ты тоже с луком в руках родился.

Добрыня подтвердил:

— Попович сможет. Он бьет за двести шагов перепелку безпромаха. Правда, у аримаспов всяк бьет на двести шагов птицу в полете, а Лешакодин из всей дружины! А лучшие из аримаспов так и вовсе… Может, они и на тыщушагов стрелой достанут? Никто не ведает.

— Коневич ведает, — снова сказал тот жебогатырь. — Он с аримаспами год прожил!

Его сосед недовольно возразил:

— Ну, про Коневича говорить не след. Он сам, можетбыть, не человек.

— Не человек?

— Ну, не совсем человек. А у нас про людев речь, мордаты неумытая!

— Ах, это у меня неумытая?!

Добрыня поставил кубок, князь не смотрит в его сторону, всегалдят, и каждый старается перекричать другого, как можно незаметнее поднялся ивышел из палаты. За дверью ощутил толчок, на пол с дребезгом посыпалась посуда.Жареные гуси раскатились по выскобленным добела половицам. Ополоумевший отспешки слуга быстро подобрал жаркое, уложил в прежнем порядке и метнулся впалату.

Со второго поверха необъятный княжий двор как на ладони.Народу всегда как муравьев на дохлой жабе. Столы под открытым небом, смачнопарует жареное мясо, желтеет мед, слуги то и дело подкатывают бочки с пивом.Ближе к воротам исполинский дуб укрывает тенью половину двора, смотреть боязнона ствол в пять обхватов, весь в трещинах, наплывах и наростах, а узловатые ветвипереплелись как надежная крыша. Этот дуб, по преданию, посадил сам Вандал, дедили прадед Славена, от которого и пошел род славов. Славы, самый неуживчивыйнарод на свете, постоянно разбредались по окрестным землям, везде основываясвои племена. Иные стали зваться по местам, где жили: древляне, поляне,дряговичи, другие по именам их прародителей: от Вятко пошли вятичи, отРадима — радимичи, но еще больше тех, которые непонятно почему такзовутся, и стало уже славянских племен как капель в море, песчинок в реке, и скаждым днем они все множатся.

Если княжеский пир одновременно и военный совет, то пир наподворье тоже не просто пьянка. Степенно обсуждаются нравы соседей,договариваются породниться семьями, торгуются, уговариваются вместе собраться внабег на соседей. Из раскрытых поварен валят клубы пара, несет запахамижареного мяса и рыбы. Все смешивается с ароматами горящего железа — вкузнице трудятся день и ночь, подковывая коней, выправляя сбрую, перековываямечи и оттягивая концы плотницких топоров, что делает их боевыми.

Три огромных котла выставлены на двор, там же на исполинскихвертелах поворачиваются над жаркими углями туши молодых быков. Между столамиоставлено место для тех, кому не терпится подраться, такой же утоптанный токиздавна отведен и перед теремом, чтобы и князь с его богатырями мог поглядетьсверху на силу и удаль простого люда, и если кому повезет, попадет в княжьюдружину.

Он вздрогнул, по спине пробежали мурашки. Чувство опасностистало таким сильным, что рука невольно метнулась к ножу на поясе. Огляделся, новокруг пусто, только со двора доносилась пьяная песня, а из Золотой Палаты сталслышнее гул голосов.

Прямо из стены выступила огромная фигура с медвежьейголовой, но телом массивного дородного воеводы. На человеке слегка колыхалосьбелое одеяние, а маленькие глазки смотрели пристально.

— Вижу, — проговорил он настолько тяжелым густымголосом, что скорее ревом, — шкурой меня почуял…

— Почуял, — буркнул Добрыня. — Будь здоров,Белоян. Только в другой раз не подкрадывайся как тать. Зарублю.

Верховный волхв поманил за собой. В коридоре огляделся,внезапно толкнул неприметную дверь. Добрыня поспешно шагнул за ним через порог.Дверь захлопнулась, тяжелая, без зазоров. Далекие крики гуляк отрезало какножом.

Маленькая комнатка, узкое окошко, стол и две широкие дубовыелавки. Белоян кивнул, сел напротив. Острые медвежьи глаза смотрели цепко, в нихгорели недобрые огоньки.

— Говори, — потребовал он.

— О чем?

Добрыня сел, спина прямая, лицо надменное, а челюстьвыдвинул так, что даже у волхва, несмотря на миролюбие, зачесался кулак отжажды двинуть в зубы. Он остался стоять, но Добрыня и сидя ухитрялся смотретьсверху вниз, высокомерно и покровительственно.

Белоян покачал головой:

— Ты можешь сколько угодно рассказывать, что устал в дороге.Но я вижу в твоих глазах печаль и тревогу. Что-то случилось?

— Да так… Ничего серьезного.

— Говори!

— Белоян, — ответил Добрыня снеудовольствием, — это мелочь… Не настолько уж я и встревожился. Просто наднях явился мне один черт… Или демон, хотя сам он назвался богом. Сказал, чтоиз старых богов, которых мы позабыли. И что терпение его лопнуло. Требует жертви признания своей власти.

Говорил он легко, беспечно, улыбался красиво и мужественно,но Белоян следил за лицом богатыря, хмурился.

— Что он восхотел?

— Всего лишь коня в жертву.