Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть - Мика Ртуть

— Мерзавцы. Разве по тебе не видно, что ты, мой светлый шер, и мухи не обидишь?

— Вот-вот, ни одной обиженной мухи на моем счету! Я — само миролюбие. Хочешь, я тебе покажу семейство ракшасов, которых я приручил в Сашмире? Милейшие твари, когда сытые. Вот вернемся в Метрополию, сходим в Императорский зверинец, познакомлю.

— Ты приглашаешь меня на свидание?

— Именно. Ну не студенток же мне приглашать!

— Почему бы и не студенток? На твоем счету тысячи разбитых сердец. Юные шеры в очередь выстраиваются.

— Никак ты дразнишься, Бастерхази. Причем совершенно зря. Студентки в полной безопасности. Я предпочитаю взрослых шеров. Темных. Одного конкретного взрослого темного шера.

— Я польщен.

— Ты польщен… Бастерхази, я понятия не имею, почему мы до сих пор не провели единение. Но думаю, что пятнадцати лет вместе достаточно, чтобы решиться.

Темный шер, идущий рядом, споткнулся. На ровном месте. И недоверчиво переспросил:

— Ты хочешь единение, мой свет? То есть пятнадцать лет назад… Проклятье.

— За эти пятнадцать лет что-то принципиально изменилось?

— Очень многое.

— Только не говори, что я уже предлагал, а ты отказался.

У Бастерхази стало такое лицо… Дайму показалось, что он на миг заглянул в Бездну. Не настоящую, а из страшных сказок. В глазах темного шера плескалась боль пополам с отчаянием. И ему очень, очень не хотелось отвечать правду. Но все же ответил.

— Я отказался. И вряд ли когда-нибудь себе это прощу.

— Все же я подозреваю похороны любимой кошки. Бастерхази, я уже говорил тебе, что хочу провести с тобой всю эту жизнь? Ты нужен мне, я нужен тебе. Какого шиса мы тянем за яйца!

— Дайм, дери тебя…

— Ты хочешь, Бастерхази? — спросил Дайм, резко развернувшись и схватив Роне за отвороты бессовестно элегантного черного камзола. Раньше, пятнадцать лет назад, Бастерхази себе таких не позволял, как и шелковых черных плащей с кровавым подбоем. — И не юли, Хиссов сын. Да или нет. Ну?!

— Да. Да! Я хочу. Больше всего на свете. Доволен?

— Нет. Буду доволен, когда мы это сделаем. Сейчас, Бастерхази. Я не хочу ждать еще шисовы пятнадцать лет, пока ты соизволишь решиться!

Несколько мгновений Роне смотрел Дайму в глаза — прямо, не моргая, и Дайм видел в его глазах отчаянную, рвущую сердце надежду. На миг ему показалось, что вот сейчас, сию секунду, Роне скажет: «Да, мой свет», — и все будет хорошо.

Но Бастерхази тяжело сглотнул и, не отводя взгляда, сказал:

— Завтра. Когда ты все вспомнишь. Если ты захочешь, Дюбрайн, мы сделаем это. Где угодно. Когда угодно.

— Какого шиса?! Бастерхази, объясни мне, какого шиса происходит? Нет, что такое случилось вчера… проклятье! Я не хочу ничего вспоминать! Ничего, что может нам помешать! Не хо-чу!

Роне обнял Дайма, прижал к себе — так, что Дайм уткнулся ему в плечо. Прямо в наброшенный поверх камзола черный шелк. Безумно приятный на ощупь, пахнущий им, Роне, и немножко — самим Даймом, словно… словно они занимались любовью прямо на этом проклятом плаще… с кем-то еще. Гроза, фейская пыльца, мокрые листья и счастье. Упоительный запах.

— Роне, кто она? — тихо спросил Дайм, не размыкая объятий.

— Она? — переспросил Роне, и Дайм по тому, как дрогнул его голос, понял: он попал в точку.

Или просто недостаточно хорошо все забыл.

— Она. Та, из-за кого мы тянем шиса за яйца вот уже пятнадцать лет.

— Пятнадцать лет, Дюбрайн, вовсе не из-за «нее». А потому что… проклятье… Дюбрайн, завтра ты вспомнишь все. Пожалуйста. Оставь сегодня нам с тобой. На двоих. Я прошу тебя.

— Ладно. Роне… Шис, Роне, не надо. — Дайм с удивлением… нет, удивление — это слабо сказано. С чувством глубочайшего шока стер со щеки темного шера слезу. Одну. Горячую и соленую, как воды Мертвого Озера посреди Багряных Песков. — Роне… все хорошо, Роне. Просто объясни мне, почему ты не хочешь… Почему не сегодня?

— Потому что это опасно. Шисова ты Магбезопасность, тебе надо объяснять элементарные вещи! Если твои чувства изменятся… если один из шеров под ментальным воздействием…

— Я под ментальным воздействием? — тут же переспросил Дайм. — Не верю. У тебя не хватило бы сил меня накрыть.

— У меня — нет. Я не собирался… проклятье! Дюбрайн, я не знаю, простишь ли ты то, что я сделал.

— Ты уверен, что не прощу. Я вижу. Скажи мне, Бастерхази, ты кого-то убил? Вынул мозги и превратил в куклу? Зачаровал его величество Тодора и он подарил тебе ключ от сокровищницы? Нет? Соблазнил Зефриду и она родила от тебя? Ты вернул Мертвого? Или сжег личные дневники Ману? Тоже нет? Так что же ты такое натворил, что я не смогу тебя простить?!

Бастерхази стоял, зажмурившись и закусив губу, изо всех сил вцепившись в Дайма, и убивал себя. Дайм ощущал это как собственную смерть. Словно он сам медленно и безнадежно проваливается в пасть к Мертвому — растворяется в небытии без надежды возродиться.

— Прекрати сейчас же, Бастерхази! — рявкнул на него Дайм. — Открой глаза и скажи по-человечески. Что. Произошло.

Роне послушался. Открыл глаза, черные, с истончившейся в нитку радужкой.

— Я убил тебя, Дюбрайн, — хрипло, словно каркнул, сказал он.

Правду.

Дайм всеми семью чувствами ощутил — это правда. Вот только он-то был жив! Уж как-нибудь отличить себя живого от умертвия он бы смог. Хотя бы потому, что умертвия не бывают светлыми шерами. Им подвластна только тьма. И вырабатывать силу сами умертвия не могут, они существуют исключительно на заемной — ворованной, награбленной, вложенной создателями и прочая, прочая. Но никогда, ни при каких условиях не продуцируют магию сами.

А значит — Дайм жив, а Роне ошибается.

О чем Дайм и сказал.

— Ты идиот, Бастерхази. Я не знаю, что случилось на самом деле и что тебе померещилось. Я жив. Ты не убил меня. Прекрати уже, Роне, а? Не сходи с ума. Наверное, у тебя тоже откат и завтра ты вспомнишь, как все было на самом деле… э… что было-то? Или этого я тоже тебе не прощу?

— Шуалейда инициировала Линзу, — ровным, мертвым голосом сказал Бастерхази.

— Эта мелкая заноза?.. Простите, принцесса, — усмехнулся Дайм. — Ей же лет всего ничего!

— Не такая уж мелкая. Вполне совершеннолетняя сумрачная шера. С сегодняшнего дня — шера категории прим с личным Источником.

— И ты ее ненавидишь, Роне шер Бастерхази.

— Да. Я ее ненавижу, — не стал отрицать очевидного Роне. — Из-за нее я… Я не хочу об этом говорить, Дюбрайн. Просто поверь, у меня есть основания ее ненавидеть.

— Она не поделилась, и ты обиделся?

Бастерхази вздрогнул и отвел взгляд.