Черное море. Колыбель цивилизации и варварства - Нил Ашерсон

Польша и сегодня настаивает на своей “европейской”, западной принадлежности, которая теперь основывается не только на католической вере, но и на подчеркнуто западных установлениях и вкусах. На поверхности от прежнего ориентализированного стиля ничего не осталось. И все же Польша – культура подспудно гораздо более восточная, чем Россия. Пока московиты прятались от монголов в своих северных лесах, поляки были уже открыты веяниям из черноморских степей. Татарский курултай, как я предполагал ранее, отчасти вдохновил Польшу на решение избирать королей на массовой сходке конных дворян. Идея “дворянской демократии”, возможно, восходит своими корнями к кочевникам, как и туманное происхождение польских гербов (кланов), а отношения между польскими правителями и городскими колониями иноземных купцов – немцев, шотландцев, евреев, армян – были отзвуком иранско-греческого симбиоза на Черном море.

В конце XVIII века сарматзим рухнул под тяжестью собственной глупости. Но, падая, он разрушил и саму Польшу, и ту независимость, ради которой знать так яростно сражалась на протяжении многих столетий.

Уже долгие годы было очевидно, что, если угасающая Речь Посполитая не будет реформирована и модернизирована, Польша распадется и ее аннексируют соседи. Россия в правление Екатерины II уже de facto осуществляла над Польшей протекторат, и в 1772 году уже имел место Первый раздел. Последний польский король, Станислав Август Понятовский, был утонченным европейцем, который стремился построить современное государство с сильной центральной властью; “Конституция 3 мая” 1791 года, составленная в соответствии с самыми прогрессивными принципами Просвещения, сделала монархию наследственной, реформировала административное управление и государственную власть и пресекала большинство древних злоупотреблений, позволявших шляхте душить в зародыше перемены. Однако было уже слишком поздно.

Утверждение, что вся знать сопротивлялась реформам как класс, неверно. К 1791 году американская и французская революции сделали образованных поляков сторонниками преобразований, и немалая часть шляхты поддерживала короля, понимая, что без радикальных перемен нация обречена. Члены сейма, которые на голосовании приняли Конституцию, упразднив дворянские привилегии, и сами были аристократами. Но влиятельные сарматские семьи по‑прежнему были ослеплены своим высокомерием. Не Россия, а реформа или “иноземные”, “якобинские” принципы казались им угрозой существованию Польши. Раз шляхта утратила свою независимость, следовательно, польская независимость также была утрачена, поскольку шляхта и была нацией.

В 1792 году группа сарматских магнатов, большинство которых было из Восточной Польши (нынешней Украины), обратилась к Екатерине II с просьбой об интервенции. Они подняли знамя против короля Станислава Августа, совершив государственный переворот, известный как Тарговицкая конфедерация, и около ста тысяч русских войск хлынули через границу. Затем последовал Второй раздел; отчаянное, но безуспешное восстание 1794 года, возглавленное Тадеушем Костюшко; затем Третий раздел, который стер Польшу с карты Европы на 123 года. Короче говоря, сарматизм привел именно к тому, чего его ультраконсервативный патриотизм стремился предотвратить. Он позволил иноземцам уничтожить Польшу и упразднить польскую независимость.

Однако многие из этих тарговицких баронов до конца своих дней так и не поняли, что они натворили. Они сохранили свои обширные имения, из которых путешествовали теперь не в Варшаву и Краков, а в Санкт-Петербург и в Одессу. Они утратили политическое влияние, которым пользовались в старой Речи Посполитой, но назначение предводителем дворянства в какой‑нибудь украинской губернии было неплохой заменой. Они приходили в ужас и замешательство, когда их сыновья и дочери брались за оружие в защиту независимости Польши в ходе восстаний XIX века, часто заканчивая в лесной могиле или на сибирской каторге. Но это, без сомнения, только лишний раз доказывало, что ужасная французская зараза якобинства по‑прежнему вредоносна. В то же время тот факт, что сами они были в безопасности и процветали, мог означать только одно: с Польшей тоже все было благополучно.

В числе создателей Тарговицкой конфедерации был Северин Ржевуский, один из патриархов могущественного рода, который гордился своим участием в ней и не видел причин для угрызений совести в последующие годы. Кроме того, он был дедом Каролины Собаньской, урожденной Ржевуской.

В конечном счете только один след, ведущий к тайне ее сокровенных чувств, кажется правдоподобным. След этот ведет через комнату кривых зеркал в часовню с автопортретом на алтаре: это чудовищный солипсизм консервативной аристократии. Что было хорошо для Ржевуских, было хорошо для Польши. Что уменьшало древнюю вольницу Ржевуских, то угрожало свободе Польши.

Каролина видела (возможно, испытывая при этом искреннее сострадание) судьбу тех, кого предавала. Они бродили по парижским тротуарам, занимая денег, чтобы прокормить детей, или сидели день-деньской в дрезденских кафе над чашкой кофе, или рыли траншеи в сибирской вечной мерзлоте под конвоем. Они все время говорили о “Польше”, что бы они под этим ни подразумевали. Некоторые из них делили с ней постель. Некоторые были по‑своему порядочными. Но они не были “людьми нашего разбора”. Традиция, в которой она была воспитана, научила ее, что они были людьми другой, низшей породы, которые жили в одной стране с ней и, возможно, могли рассчитывать на определенное покровительство в награду за верную службу, но от которых нельзя было ожидать, чтобы они думали так, как думаем “мы”, или понимали то, что “мы” понимаем. Каролина Собаньская действительно была в своем роде патриоткой, хотя и не в том смысле, который приписал ей воодушевленный Мицкевич. Она была последней из сарматов.

Деревня Рибчестер расположена в Ланкашире, недалеко от Престона. У края деревни находится излучина широкой, мелководной реки Риббл, и весенним днем, когда я там оказался, дети плескались в реке среди валунов, которые когда‑то были римской каменной кладкой. Рибчестер построен на месте римского форта Бреметеннакум Ветеранорум, стоявшего на дороге к северу от Стены Адриана. Большая часть его улиц пролегает поверх прежнего военного городка за крепостным валом, где жили бригантские рабочие и отставные солдаты. Под церковным двором находится принципия – здание штаба, где был крытый манеж с колоннами для дождливых дней и подземный сакеллум, хранилище, в котором местное военное командование держало казну.

Сюда в конце II века прибыл многочисленный отряд сарматских копейщиков. Это были языги, авангард сарматов, медленно мигрировавших из черноморских степей на запад, который пересек горы Трансильвании и вступил на северо-восточные венгерские равнины. Оттуда они начали совершать набеги на римскую границу в среднем течении Дуная, до тех пор, пока император Марк Аврелий не послал армию за Дунай и не разбил их. Похоже, что он намеревался перебить их всех. Однако проблемы в другой части империи потребовали его внимания, и он предложил им вместо этого возможность завербоваться в римскую армию. Языги согласились и были отправлены в северную Британию. Около 5500 кавалеристов, предположительно, в сопровождении своих табунов и семей, совершили путешествие через континент, а затем по морю. Возможно, сначала они служили у Стены Адриана, где находили их конскую броню, но через несколько десятилетий, в начале III века, их перевели в Рибчестер как мощный подвижный кавалерийский резерв, который охранял переправу через реку Риббл и проходы через Пеннинские горы.