Селфи с музой. Рассказы о писательстве - Юрий Поляков

Переделкино-Перепискино, 1997,2016,2019

В 1996 году я понял, что капитализм с нечеловеческим мурлом пришёл в отечество всерьёз и надолго. Растаяли, «как утренний туман», надежды на триумфальное возвращение социализма при сохранении, конечно, разумного частного предпринимательства и свободы слова. Президента Бориса Ельцина, который после расстрела Белого дома и провала реформ был годен разве на роль подсудимого, с трудом переизбрали на новый срок. В этой борьбе за Кремль я был всецело на стороне коммуниста Зюганова, причём не мысленно или душевно, а практически. Незадолго до решающего голосования мне позвонил режиссёр-оскароносец Владимир Меньшов и предложил…

Впрочем, расскажу всё по порядку.

В избирательную катавасию я влез сознательно, более того, искал всякой возможности сквитаться с торжествующими «демокрадами». В 1994-м, придя немного в себя после кровавого разгрома оппозиции, я включился в работу «Союза реалистов», созданного и возглавленного Юрием Владимировичем Петровым. В своё время он был заместителем Ельцина в Свердловском обкоме КПСС, а потом стал первым главой президентской администрации, откуда ушёл, не согласившись с жутким подавлением протестов в октябре 1993-го. Организационную работу в Союзе реалистов вела Нина Борисовна Жукова – могучая женщина, которая на скаку остановила бы не только коня, а целый кавалерийский корпус, усиленный бронетехникой. При советской власти она работала заместителем министра культуры РСФСР Юрия Серафимовича Мелентьева, большого умницы и общеизвестного русофила. Жукову «ушли», когда во главе ведомства «демократы» посадили Евгения Сидорова, обаятельного приспособленца, выпускника Высшей партийной школы и левого литературного критика. Он всегда имел своё собственное мнение, неизменно совпадавшее с точкой зрения властей.

В «Союз реалистов» тогда «с холода» набежало много народу: учёные, журналисты, экономисты, писатели, деятели культуры, политологи, отставные военные, бывшие совпартработники… Всех их объединяло стойкое неприятие компрадорского курса, презрение к Ельцину, уважение к советской эпохе и вера в скорую «инкарнацию» социализма. От КПРФ реалисты отличались социал-демократической умеренностью. Петров, уйдя со Старой площади, возглавил крупную госкорпорацию, размещённую в огромном здании на Мясницкой, и «Реалисты», судя по роскошным фуршетам, в средствах не нуждались.

Подозреваю, Юрий Владимирович по умолчанию остался в команде Ельцина, получив важное задание оттянуть от коммунистов умеренных сторонников советского проекта. Видимо, это было составной частью разработанного не без помощи США плана дробления оппозиции. Так, радикальные коммунисты сплотились вокруг неистового Виктора Анпилова, как нарочно похожего на булгаковского Шарикова. О том, что Анпилов, вопреки своему политическому амплуа, – интеллектуал и полиглот, человек глубоких знаний, я узнал много позже.

Внешность и эфирные повадки лидеров, вольно или невольно растаскивавших оппозицию (Зюганов, Анпилов, Жириновский, генерал Стерлигов и др.), умело использовались телевидением, которое с потрохами продалось власти. Петров, как и положено социал-демократу, был подтянут, сдержан и приятен во всех отношениях. Таким его можно сегодня увидеть на Троекуровском кладбище. У ног бронзового, в натуральную величину Петрова, стоящего на мраморном основании, застыла в безмолвном лае его любимая собачка – тоже бронзовая.

На самую первую встречу в «Союз реалистов» меня пригласил кто-то из комсомольских соратников, кажется, Юрий Бокань, возглавлявший одно время отдел культуры ЦК ВЛКСМ. Он был философом-футурологом и йогом. Иногда, зайдя к нему в приёмную, приходилось терпеливо ждать, так как Бокань в это время, по словам смущённой секретарши, стоял в кабинете на голове. На первом круглом столе у «Реалистов» я страстно выступил, заявив, что всё происходящее в стране вызывает у меня холодную ярость. Жукова и Петров переглянулись, решив: такой прямодушный и темпераментный писатель им не помешает.

На каком-то из заседаний клуба в 1994-м я и познакомился с Владимиром Меньшовым, приняв его поначалу почему-то за Говорухина, возможно, с пьяных глаз, так как после круглых столов мы переходили к столам фуршетным. Не осрамился я чудом. В моём портфеле лежал свежий экземпляр «Демгородка», вышедшего в издательстве «Инженер»» стараниями другого моего комсомольского товарища Вячеслава Копьёва, и мне захотелось подписать книжку новому знакомому. К счастью, я успел спросить Боканя, пробегавшего мимо с бокалом бордо:

– Юрий Иванович, как отчество Говорухина?

– Кого-кого?

– Вон того… «Место встречи изменить нельзя».

– Охренел? Это Меньшов. «Москва слезам не верит».

Меньшов позвонил мне буквально на следующий день, сказал, что читал «Демгородок» всю ночь, смеялся, плакал, скрежетал зубами, поэтому мы непременно должны вместе написать что-нибудь для кино. Удивительные люди – режиссёры! Если им понравился твой роман, они никогда не скажут: «Юра, давай я его экранизирую!» Они предложат в соавторстве написать что-нибудь похожее, но другое… О том, как мы с Владимиром Валентиновичем писали сценарий и чем всё это кончилось, подробно рассказано в моём эссе «Треугольная жизнь».

Став активным участником «Союза реалистов», переименованного вскоре в движение «За новый социализм», я горячо выступил с идеей издавать литературно-художественный альманах «Реалист», и получил поддержку Жуковой. Издание, по моему замыслу, должно было сплотить наследников советской литературы, сильно потеснённых постмодернистами и прочими реформаторами словесности, которых тогда активно продвигала, буквально навязывая читателям, власть. Особенно старался глава администрации президента Сергей Филатов. Он вырос в семье поэта, руководившего заводским литобъединением «Вагранка», и по этой причине считал себя человеком литературным, хотя на самом деле в изящной словесности разбирался не больше, чем дятел в деревянном зодчестве.

Жёсткая ставка на безродный горластый авангард сочеталась у власти с хамоватым пренебрежением к «традиционалистам», их старательно не замечали, оттеснив на обочину культурной жизни. Про смерть Владимира Солоухина, например, даже не сообщили по телевидению, хотя насморк вернувшегося из эмиграции Владимира Войновича или радикулит Эрнста Неизвестного обсуждались на всех каналах.

Кстати, мастера традиционного направления не впервые страдали от перемены политического режима в стране. Так, будучи на Соловках, я в музее ГУЛАГа обнаружил на стенде высказывание одного из именитых сидельцев. Он писал: «среди заключённых встречается множество актёров, режиссёров, писателей и художников «старой школы», а попали они сюда из-за робких попыток противостоять напору новаторов вроде Мейерхольда, тесно связанных с НКВД-ОГПУ».

Между прочим, театр, созданный на Соловках с благословения просвещённого начальства, самокритично назвали ХЛАМ: художники, литераторы, актёры, музыканты. Вот так! Впрочем, о том, как Казимир Малевич с маузером гонялся за недобитыми передвижниками, я слышал и раньше. Когда в следующий раз будете кручиниться над печальной судьбой разрушителей традиций, вспоминайте и о том, что они всегда первыми начинают решать эстетические споры силой, а бумеранг истории имеет счастливую особенность возвращаться и бить по дурной голове.