1794 - Никлас Натт-о-Даг

— Час мести еще не пришел, мой Густаф… еще не пришел. Когда мы вернем все, что нам принадлежит, все они получат по заслугам. Пусть молят о пощаде — мы не услышим! Мы ничего не услышим, мы сольемся в счастливом поцелуе долгожданного воссоединения. Я буду как королева, любима и почитаема всеми…

Она сложила бумагу, нагрела над свечой палочку красного сургуча, запечатала письмо и протянула Анне Стине.

— Вот, возьми. И будь осторожна. Поняла? Будь осторожна. В кабаки не заходи по дороге, даже если захочешь… промочить горло. — Простонародное выражение Малла Руденшёльд выговорила с бледной улыбкой.

Анна Стина посмотрела на окна — забраны решетками. Этот путь отступления отрезан. Магдалена снова улыбнулась.

— Вот оно что… Ты хочешь получить un souvenir… — Она обвела взглядом комнату. — Это понятно. Не ты одна. Но все имущество распродано… конечно, преданные друзья скупили все мои украшения и носят их, как знак верности. Переплатили при этом изрядно. Что ж… я могла бы расписаться на бумажке, чтобы ты показала своему ухажеру, но, к сожалению… не могу и не хочу рисковать.

Она еще раз огляделась. Взгляд ее упал на туалетный столик, и бледное лицо просияло. Магдалена заговорщически подняла указательный палец, встала и взяла со столика маленький флакончик необычной огранки. Подержала у свечи, полюбовалась игрой света, вынула хрустальную пробку и показала рукой: подойди.

— Дай руку. — Она взяла Анну Стину за запястье и приложила флакончик к тыльной стороне ее ладони.

— Только сунь им руку под нос — сразу поймут, где ты была. Подарок герцогини… привезен из самого Парижа. Революция… парфюмеры поголовно разорились, и каждый флакончик на вес золота. Чувствуешь? Лаванда, кассия[37], бергамот и, само собой! Само собой — благороднейшая амбра. Мой Густаф с ума сходит от этого аромата.

Наверняка приняла растерянность Анны Стины за немое восхищение и с ласково-снисходительной, поистине королевской улыбкой изящно махнула рукой — уходи.

Дверь на этот раз она заперла.

Анна Стина допустила ошибку, и эта ошибка оказалась непоправимой: захлопнула за собой дверь в подвал. И только теперь с ужасом поняла: замок сменили. Пи один ключ из выданной Дюлитцем связки не подходил. Пощупала замок — гладкая, еще не успевшая покрыться ржавой коростой поверхность. Даже можно нащупать царапины, оставленные пьяными пальтами при попытках попасть ключом в скважину. Как же она не подумала! Даже если Бьоркман и его подручные не нашли этот тайный лаз, все же сообразили: что-то тут не так. Две узницы исчезли. Новый замок, контроль за ключами построже — больше ничего и не надо.

Она еще раз выругала себя за несообразительность. Мышеловка захлопнулась. Присела на корточки у стены, лихорадочно пыталась сообразить: что теперь делать? Посмотрела на винтовую лестницу в спальню пальтов. Оттуда по-прежнему доносился пьяный храп.

Пальты… несмотря на всю отчаянность ее положения, противостоять искушению Анна Стина не смогла.

Единственная возможность. Она начала на ощупь подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке. Спальня пальтов пахнет, как свинарник. От храпа даже стекла в окнах дребезжат. На столе угадываются бутылки и стаканы. Воздух тяжелый — адская смесь самогона, пота и кишечных газов.

Не успела сделать и шага, как на ближайшей койке произошло движение. Спящий пальт сел в кровати и уставился на нес невидящими глазами. Спина прямая, как кочерга.

— Шел бы ты к дьяволу, Нюблум, — пробормотал он громко и невнятно, как почти всегда говорят люди во сне, — у меня свободная ночь. Найди кого другого.

И так же мгновенно, как вскочил, рухнул и огласил комнату звучным храпом. Анна Стина постояла несколько мгновений, подождала, когда перестанет колотиться сердце, чуть не выскочившее из груди от ужаса. Сделала шаг — и опять. Тот же беспокойный пальт. На этот раз, слава Богу, не вскакивал, только повернулся на другой бок.

— Слышь ты, Нюблум! Видок у тебя — мало кого не стошнит.

Она тихо шла от койки к койке, пытаясь разглядеть лица. Не так-то просто. В спальне, несмотря на количество народа и тяжелый воздух, вовсе не жарко, и многие спят, накрывшись одеялом с головой. Торчит только шевелюра — поди определи. Либо ждать, либо зайти с другой стороны.

И все же нашла. В самой глубине спальни. Вот он лежит, полуоткрыв рот, струйка слюны на подбородке. Лицо, которое она видела в последний раз в подвале, в медленных адских отсветах от раскуриваемой трубки. Юнатан Лёф, отец ее детей. Похожи ли дети на него? Глаза приноровились к темноте, кое-что все же видно. Да… похожи. Особенно Карл.

Анна Стина спиной, на цыпочках, покинула спальню и спустилась вниз.

Скоро уже утро. Что ж — чему быть, того не миновать. Все равно другого выхода нет: смешаться с толпой узниц и надеяться, что тебя не опознают. По утрам, конечно, всех собирают во дворе для переклички. Но цель-то у них одна — проверить, все ли на месте. Если кого-то не хватает, начинается суматоха, это да; но кого волнует одна лишняя? Все на месте — и ладно. А дальше… что ж — дальше. Смирных, а также тех, чей срок подходит к концу, часто посылают работать в сад, а иногда даже и в город — скажем, за дровами или провизией. Пальты ленятся работать грузчиками. Если Анне Стине удастся потихоньку смешаться с такой группкой и пройти через ворота — никто и не заметит, как она исчезнет.

Из сада появился колеблющийся свет: ночной охранник. Дождалась, пока пройдет мимо, и рванулась к углу Прядильного дома — туда, где когда-то стояла ее койка. Торопливо открыла замок — на удивление, подошел первый же ключ. Она посчитала это хорошим знаком, проскользнула между составленных в центре зала прядильных станков, легла на первый же свободный топчан и заснула беспокойным сном.

Утренний колокол возвестил начало нового дня. Все знакомо. Она уже на ногах, словно и не было этих месяцев. Женщины застилают койки — и она тоже. Слава богу, не забыла, как это делается. Через несколько минут слышен звук поворачиваемого ключа.

— Перекличка! — Знакомый, хриплый и равнодушный голос надзирателя.

Заключенные тянутся во двор. Она — одна из многих.

Дело идет медленно. Надзиратели раздражаются, толкают нерасторопных. Те же, что и тогда, — но и другие. Ей словно подменили зрение. Анна Стина видит пальтов совсем другими глазами. Раньше она, парализованная страхом, ничего не замечала — а теперь взгляд ее изменился. Сборище человеческих отбросов, она таких и на порог «Мартышки» не пустила бы. Несчастные, изуродованные войной, пропащие… падшие люди. У кого-то выбит глаз, у другого волочится нога. Форма с чужого плеча, к тому же истертая до дыр. Карикатуры на солдат. Она видела такие в газетах, только солдаты были русские. Шведских солдат, разумеется, изображали бравыми молодцами со штыками наперевес…

Насквозь провоняли самогоном и табаком. С тяжелого похмелья — но не все. Есть и такие, кто уже успел хлебнуть с утра, подлечиться. Походка неверная, вот-вот рухнут.