Опоздавшие - Хелен Кляйн Росс

У деда сильно тряслись руки. Птичий клюв, нацелившийся на газетную страницу, ходил ходуном.

– Кто такая Бригита Моллой? – спросила Эмма.

– Что? – Клюв замер. – Кто тебе о ней рассказал?

– Никто. – Из кармана халата Эмма достала молитвенник и раскрыла его на странице с именем.

– Где ты это взяла?

– На чердаке. Я там… кое-что искала для школьного задания.

Дед протянул руку, взял молитвенник, уставился на надпись.

– Бригита Моллой. Мы звали ее Брайди. Она была моей нянькой. Это она… – Дед осекся.

– Я помню.

Старая семейная история, которую поведала мать: служанка-ирландка кого-то отравила мышьяком. С тех пор никто не хотел жить в той комнате.

– Она этого не делала. На нее возвели напраслину.

Слово «напраслина» в устах деда Эмму удивило. К просторечью больше склонна мать.

– Вина ее не доказана, – сказал дед. – Но кое-кто считает, человек должен доказать свою невиновность.

Эмма знала о его разногласиях с матерью в этом вопросе.

– А что стало с ее ребенком? – спросила она.

– У нее не было детей. – Дед сощурился. – Она никогда не была замужем.

Эмма забрала у него молитвенник и меж страниц отыскала сложенный листок.

– Вот справка о рождении мальчика в январе 1909 года.

– Покажи.

Из коридора донесся голос матери:

– Эмма, помоги вынести мусор. Сегодня воскресенье, в час мусорный фургон уедет.

Винсент выбросил книжицу дважды.

Первый раз – после того, как распрощался с Брайди. Прошагав по сходням, он кинул молитвенник в мусорную кучу на пристани. Ненужная улика. Выходит, Брайди его совсем не знает.

Но через минуту кто-то похлопал его по плечу. Мужчина в фетровой шляпе.

– Вы обронили. – Он протянул молитвенник.

Винсент взял книжицу. Протянутая рука ждала монету. Винсент не дал ничего.

Дома он бросил молитвенник в мусорное ведро.

* * *

Из-под обветшавшей кожи выглядывала марлевая прокладка обложки. Название было оттиснуто церковным шрифтом: «Ключ от царствия Небесного». Расположенные по диагонали буквы как будто устремлялись ввысь, призывая к мыслям о божественном. Бывший рекламщик, он оценил этот дизайн, скорее всего вынужденный – малый формат не позволял разместить слова поперек обложки.

Боясь, что книжка развалится прямо в руках, он осторожно открыл ее на первой пустой странице. Подпись выцветшей тушью. Он погладил имя, словно прикосновение к нему могло сотворить во плоти его владелицу.

Перевернул страницу, другую. Septuagesima. Quinquagesima[17]. До чего же красива латынь. Доктора Лауэра хоронили зимой, прибыли почти все его бывшие ученики. Было холодно, но от парковки до церкви они шли без пальто.

Что-то подчеркнуто: Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу[18].

Абзац помечен звездочкой, на полях надпись: см. стр. 193. Он пролистал страницы с облезшей позолотой по обрезу.

Книжица закончилась на 191-й странице. Ан нет, последние страницы слиплись. Он поддел их ногтем (Рут забыла постричь ему ногти). Чистые страницы, но на одной что-то написано. И даже чернила не выцвели.

* * *

Милый Боже, передавший своего единственного Сына в любящие руки Марии и Иосифа, не оставь мое дитя на его жизненном пути. Прими мою вечную благодарность за благодатный дом для него и защиту в лице Сары и Эдмунда. Аминь.

* * *

Давний разговор в саду: Ты ясно даешь понять, кто из нас ему мать.

Бидди была не просто няней. Она – его мать.

Какой же силы была ее любовь, если она сохранила это в секрете от всех, даже от него.

Его мать – Сара. И останется ею навсегда. Но взрастила его женщина, давшая ему жизнь.

Окатило нежностью к матери. Больно вспомнить, как он чурался ее ради Бидди.

Но разве сейчас это важно? Всё быльем поросло. Он встал и подошел к черному пластиковому мешку, приготовленному на помойку. Приказав рукам не дрожать, распустил шнурок, бросил молитвенник в мешок и намертво завязал горловину морским узлом, которому его научил дедуля.

Ради отца, которому исполнилось девяносто шесть, она переоборудовала дом. И даже не помышляла о прекрасной городской богадельне, куда была длинная очередь. Пока есть возможность, отец останется дома и получит заботу, которую она ему недодала.

Рут не могла и представить, как хлопотно ухаживать за человеком в конце его жизни, однако не сдавалась. Эти хлопоты исцеляли душу.

Чулан в его спальне превратился в ванную, а комната горничной – в прачечную, для чего пришлось изменить схему проводки в западном крыле дома. Оказалось, старого человека нужно обстирывать просто в немыслимых объемах, а постоянно таскать грязное белье в подвал уже не было сил. Место подвальной прачечной заняла старомодная фотолаборатория. Удивительно, однако масса людей охотно платила за фотографии своих исторических домов, отпечатанные по старинке.

Сейчас в доме они обитали вдвоем, но было много приходящего народу: домработницы, медсестры, сотрудники хосписа и пастор конгрегационалистской церкви, оказавшийся женщиной, что неизменно приводило отца в смятение.

Близился вечер. Отец задремал. Рут читала, сидя в кресле-качалке.

Слава богу, он хоть немного отдохнет. А то ведь ночью не спал. Ночная сиделка сказала, что до утра читала ему детские книжки из застекленного шкафа в библиотеке. Боль его не донимала, однако и сон не шел.

На завтрак отец выпил сок, в который Рут растолкла таблетку и еще добавила порошок. Врачи говорят, скоро он не сможет глотать вообще. Как жаль, что он не увидит Эмму на торжествах по случаю столетия Троубриджа. Он бы порадовался за внучку, которая в бархатной мантии выступит с речью от имени выпускников. Но сейчас от всего этого он уже далек.

Пронзительно затренькал дверной звонок; Рут отложила журнал и на цыпочках вышла из комнаты, стараясь обходить скрипучие половицы.

Спустившись по винтовой лестнице, она пересекла вестибюль и открыла дверь заступавшей на дежурство сиделке, а потому не видела, как из разжавшейся руки отца выпал мраморный шарик; прокатившись по линялому узору покрывала, с тихим стуком он соскочил на покатый пол, добежал до щели между половицами из канадской сосны, скрылся под плинтусом, полавировал в оштукатуренной дранке, перепрыгнул через шляпку вылезшего гвоздя, ухнул в пыльный тоннель, образованный распорками, и закончил свой путь, точнехонько нырнув в горлышко старого синего флакона.