Опоздавшие - Хелен Кляйн Росс

– Твоего прапрадеда, построившего этот дом, отправили в пансион, когда ему было всего восемь лет, – сказал дед. – Ты знала об этом?

Эмма покачала головой – нет, даже не слышала.

– До школы в Эллсворте было одиннадцать миль. В первую же неделю Финеас сбежал домой и всю дорогу прошел пешком. Его только отругали и отправили назад.

– Ой, папа, когда это было! – вмешалась мать. – Но это жестоко – отправить его обратно. Восьмилетнего ребенка!

Может, этой историей деда просто пытались удержать в Троубридже? – подумала Эмма. Значит, он тоже хотел сбежать? Ему не пришлось бы топать одиннадцать миль. Всего-то обойти половину озера.

– Его не пустили опять пешкодралом. – Дед добавил масла на остаток хлеба. – Отвезли в бричке.

– В чем? – не поняла Эмма.

– Повозка такая, запряженная лошадью.

Эмма представила, что на месте их гаража стоит каретный сарай, заполненный экипажами.

Хорошо бы жить в те простые времена.

* * *

После ужина Эмма надела куртку с капюшоном и, сунув сигареты в карман, пошла покурить на причале. Спускаясь с холма к воде, она услышала звуки веселья в Троубридже. С того берега долетал смех. Эмма напрягла слух, надеясь расслышать разговоры. Родес и Мередит тоже там? Она старалась распознать его голос, который почти не помнила. С того вечера они больше не разговаривали. На прошлой неделе случайно встретились в холле, он задел ее рукавом и прибавил шагу, не прерывая разговора с приятелем.

Остаться в этой школе невозможно. Эмма себе не доверяла. Наверняка опять напортачит. Не с парнем, так в чем-нибудь другом. Там столько неизвестных правил. Как их узнаешь? Они нигде не записаны. Троубридж сродни соседнему полю. Издали-то оно ровное, а попробуешь его перейти – все ноги собьешь о корни и камни.

Если она беременна, придется ехать в Нью-Йорк. Мать, конечно, ее отвезет, но перед этим будет море слез, укоров и нотаций. Аборт – это очень больно? Сколько дней на него нужно? В пансионе у нее жесткое расписание. Скоро контрольные работы. Времени совсем нет!

Эмма достала сигареты, чиркнула зажигалкой. Виден ли огонек с того берега?

Стемнело. В замке на вершине холма светились окна – крестообразные, бойницами, прямоугольные и стрельчатые. С другой стороны озера опять долетел смех. Он был точно валюта, не имеющая хождения на этом берегу.

* * *

Утром Эмму разбудила кошка, прогулявшаяся по ее голове.

Сегодня всё решится.

В Троубридже ее друзьями были Лиам и Зак. (Зак и Лиам, говорил Зак, ставя себя на первое место.)

Но с ними этим не поделишься.

Эмма достала коробочку, лежавшую в рюкзаке.

Вдруг распахнулась дверь. Дед!

Вот еще беда – в доме ни одна дверь не запиралась. Часть ключей с большими бородками была потеряна, часть кучей лежала в ящике буфета.

– Виноват, Рути. – Дед захлопнул дверь комнаты, которая некогда была детской, в ней обитала мать.

Похоже, дедуля жил в прошлом, настоящем и будущем одновременно.

Эмма сняла с крючка халат, висевший на двери, сунула коробочку в карман и пошла в туалет. Пописав в горшок, отнесла его на чердак.

Дохлые мухи и мыши, обшарпанные чемоданы, ботинки с коньками, старые лыжи. Эмма поставила горшок на подоконник и, усевшись на чемодан, весь облепленный дорожными наклейками, снова прочла инструкцию. Надо выждать пятнадцать минут. Она включила таймер противоударных наручных часов.

Захотелось курить. Чердак был ее курилкой. Сдернув тряпку с тумбочки, она выдвинула ящик и достала спрятанную там пачку сигарет. Да нет, это вовсе не пачка, а маленькая, размером с ладонь, книжица в мягкой обложке.

Эмма снова пошарила в ящике и теперь нащупала сигареты со спичками, заткнутыми в целлофановую обертку пачки. Ну слава тебе господи. Поспешно закурив, она сделала глубокую затяжку.

Книжица оказалась молитвенником в кожаном, от старости ветхом переплете. На первой пустой странице виднелась выцветшая надпись тушью: «Бригита Моллой». Эмма пролистала страницы из тонкой папиросной бумаги: «Праздники и посты», «Перечень святых», «Молитвы о спасении».

Она глянула на часы – еще три минуты и шестнадцать секунд. Пластмассовый горшок на подоконнике сиял, точно хрустальный шар.

Линялая тесемочка закладки помечала страницу с «Молитвой для отчаявшихся».

Эмма решила помолиться. Хуже не будет.

– Взыскую Твоего заступничества и помощи Твоей, не оставь меня Своей милостью в крайней нужде моей…

Запищал таймер. Пора.

Полоска осталась голубой! Молитва помогла!

* * *

– Ты что-то рано поднялась. – Мать выглянула из-за газетной страницы с модами.

– Пансион приучает к режиму, – произнес дед, просматривая некрологи.

Эмма подошла к посудной полке, выкрашенной в странный зеленый цвет с отливом в синеву. Считалось, что именно такой оттенок отпугивает комаров. Видимо, так оно и было, поскольку комары редко залетали в кухню.

Из строя кружек, вверх тормашками стоявших на полке, Эмма выбрала одну и, поставив ее в углубление в сланцевой столешнице, налила кофе из кофейника. Затем перешла к столу и села на плетеный стул с прямой спинкой, давным-давно требовавший перетяжки.

На столе лежала кипа газет и журналов. Эмма взяла «Нью-Йорк таймс мэгэзин» с броским заголовком «Как мы теперь живем» на обложке.

– Дорогуша, подай, пожалуйста, ножницы, – попросил дед. Эмма поняла, что обращаются к ней. Дочь он вряд ли назвал бы «дорогушей». – Кристофер Грей написал о нашем старом доме на Парк-авеню. Я хочу послать вырезку твоей тете Абби.[16]

Дед постоянно вырезал и отправлял заметки, порой без всяких объяснений. Однажды в летнем лагере Эмма получила от него письмо. В конверте с адресом, нацарапанным будто курица лапой, была только загадочная статья о горных пластах.

Эмма выдвинула буфетный ящик, в котором хранился всякий хлам: бечевки, тесемки, спички, свечи… А вот и ножницы. Здесь же были невостребованные годами кляссеры для марок, магнитофонные пленки, фотокассеты, всевозможные провода. И еще уйма ключей, частично снабженных рукописными бирками. Эмма собиралась отыскать среди них ключ от своей комнаты.

Большие портняжные ножницы в форме птицы (лезвия раскрывались, точно клюв) Эмма подала деду кольцами вперед, как когда-то учила Арлетт.

– Папа, подожди, сначала я это прочитаю, – сказала мать.

Дед, будто не слыша, искромсал газету. Мать резко встала, взяла свою чашку с кофе и вышла из кухни. Она приучилась брать паузу, когда отец ее чем-нибудь огорчал. Эмма услышала, как мать спускается в подвал, где вместо прачечной теперь была ее фотолаборатория.