Состояния отрицания: сосуществование с зверствами и страданиями - Стэнли Коэн

руандийских трагедий действительно показывает, что средства массовой информации борются с возникновением явного отрицания у аудитории. Истории о зверствах затихают под влиянием общественного настроения; образы Холокоста (лагеря смерти, истребление) явно используются для привлечения внимания; журналисты разочарованы тем, что освещают историю, от которой публика устала. Освещение геноцида в Руанде позволяет Мёллер модифицировать формулировку концепции, и это изменение имеет решающее значение: то, что произошло, было не столько усталостью от сострадания, сколько избеганием сострадания: «Общественность вздрогнула, столкнувшись с изображениями разлагающихся трупов или опухших тел, покачивающихся у берегов рек. Они отводили взгляд – даже тогда, когда считали, что эта история важна»[379]. Она цитирует (из репортажа Washington Post) как раз правильную метафору: «Что делать с этими фотографиями, с этими ужасами? Где в нашей памяти мы храним образ раздутых тел, плывущих по реке в Африке?». Мы привыкаем к этому или пытаемся реагировать, «постоянно заключая с собой сделку о том, сколько мы впустим…»[380].

Часто «усталость» более уместна, чем «избегание», но без оттенка фиксированных состояний усталости, «в которые» впадают наши тела, а наши умственные способности начинают неметь. Эти образы слишком конкретны, чтобы описать культурные колебания: меняющиеся пороги внимания, сбивающие с толку способы подъема и ослабления сострадания, размытые границы того, что считается нормальным. Простое повторение образов страдания, их легкая доступность или даже навязчивость не обязательно должны вызывать состояние истощения. В конце концов, такой вещи, как любовная усталость, не существует. И большинство родителей не оцепенеют и не забудут о боли и страданиях своего ребенка, как бы часто он ни ударялся головой или плакал. Проблема с многочисленными изображениями отдаленных страданий заключается не в их множественности, а в их психологической и моральной дистанции. Повторение лишь усиливает ощущение своей отдаленности от нашей жизни. Это не наши дети; у нас нет с ними никакой связи; мы никогда не сможем ощутить их присутствие; все, что мы знаем о них, это то, что они существуют в течение тех вывихнутых тридцати секунд, в течение которых на них сфокусирована камера. Разница между страданием и отсутствием страданий наших собственных детей гораздо более заметна, чем разница (миллион жизней) между знанием того, что 12 миллионов, а не 11 миллионов детей в возрасте до пяти лет умирают каждый год от болезней, которые можно было бы предотвратить.

Но мы знаем эту статистику. Мы не «принимаем» все цифры, но и они не проходят мимо нас. Мы можем даже представить (это необычайная возможность только потому, что мы так много смотрели телевизор) что-то из того, через что проходят их матери и отцы. Эта исконно присущая людям привязанность к своим близким не превращает людей в морально отталкивающих «свидетелей». Интуитивные реакции на образы страданий все еще могут быть такими же сильными, как и в дни до возникновения усталости от сострадания – и гораздо более интенсивными, чем могли бы предсказать уставшие от событий в мире журналисты или социологи. Возьмем еще раз историю голода в Эфиопии 1984 года. Репортер, фотограф, редакторы и сотрудники редакции открыто плакали, наблюдая, как люди буквально умирают на экране цветного монитора. Они считали маловероятным, что публика отреагирует так же: людям скоро станет скучно и они потеряют интерес к этой теме.

В 1993 году New York Times напечатала ставшую знаменитой фотографию Кевина Картера: пустынный пейзаж Судана со стервятником, сидящим рядом с маленькой девочкой, потерявшей сознание от голода. Ребенок, скорее младенец, обнажен, сломлен слабостью, совершенно брошен и беззащитен, пока стервятник ждет, как мы представляем, последней добычи. Фотография получила Пулитцеровскую премию, была названа классикой фотожурналистики и использовалась во многих кампаниях. Утверждалось, что это необычное изображение «вызывает» желание узнать больше. Далее: «Нельзя смотреть на эту картину, не желая что-то сделать, чтобы защитить ребенка и отогнать стервятника»[381].

Я считаю, что это «желание что-то сделать» является универсальной человеческой реакцией. По причинам, которые социологи еще не выяснили – они даже не искали их – у некоторых людей эта реакция слабее, чем у других. Но если реакция каждого станет более тусклой, мы знаем, где начать искать причины. Они не имеют ничего общего с усталостью или повторением изображений. Причина в том, что любое притупление сострадания, любое снижение заботы о далеких других – это именно то, что хочет поощрять индивидуалистический дух глобального рынка. Послание таково: будьте реальными, мудрыми и жесткими; урок заключается в том, что ничего, увы, ничего нельзя поделать с такими проблемами или с такими людьми.

Загадки отрицания и недобросовестности закодированы в языке, который мы используем, когда говорим сами с собой о злодеяниях и страданиях. Публичные тексты преступников и их апологетов вряд ли нуждаются в серьезной расшифровке: послушайте, как официальный представитель, политический лидер или чиновник выступают с обычной явной ложью, отчаянными отговорками, тонкой полуправдой, жалкими заверениями, удобными вымыслами, абсурдными аналогиями. Где находятся эти люди в этом когнитивном пространстве между знанием и незнанием того, что они выдают за истину? Возможно, они уже вошли в постмодернистскую версию эдипального состояния: знать и не знать одновременно, но в то же время не испытывать беспокойства по этому поводу.

8

ПРИЗЫВЫ

Возмущение в Действии

В этой главе мы продолжим анализ того, как образы далеких страданий превращаются в призывы к их признанию. Большинство цитируемых текстов взяты из публикаций британского и американского отделений Amnesty International за период 1992–1998 г.г.[382]. Я также учитываю около девяноста прямых почтовых рассылок, полученных друзьями в США с призывами уделить внимание либеральным темам: правам человека, гражданским свободам, социальной справедливости и окружающей среде: (Адреса упомянутых друзей фигурируют в большинстве соответствующих списков, и они получают в среднем около 250 обращений каждый год)[383].

Призывы к вовлечению новых членов, сторонников или доноров редко адресованы всей общественности. Даже самые популистские организации охватывают лишь ограниченный сектор населения: хорошо образованных, с высоким социально-экономическим статусом, либеральных в своих политических взглядах, уже принадлежащих к «сознательному электорату». Прямые почтовые рассылки направляются адресатам, определенным в ходе исследований рынка и полученным от организаций-единомышленников, таких как, например, экологические группы. Рекламные объявления помещаются в серьезных газетах, которые читают эти группы – в Великобритании – в Observer, Guardian и Independent. В плохие годы затраты на такие призывы едва окупаются. Например, для покрытия расходов на прямую почтовую рассылку требуется по крайней мере 2-процентное превышение суммы пожертвований. В 1993 году Amnesty USA разослала по почте около двенадцати миллионов писем с призывами привлечения новых членов,