Огонь и Ветер - Рина Море

Замаскировать локонами? Та царапина, которая тянется у рта, все равно слишком заметна. Да и припухшее веко тоже не скрыть. А, еще на носу есть, маленькая такая, но самая красная. Уже решилась на толстенный слой белил и пудры, как вдруг меня осенила мысль. Лучший способ скрыть – отвлечь внимание чем-то более ярким.

– Ма-а-ам! У тебя есть черный шелк, или бархат, или хоть какая-нибудь ткань ненужная?

Больше всего украшаться любили водяные. Земляные тоже, но они просто цепляли на себя побольше драгоценностей. А водяные всегда славились утонченным, оригинальным вкусом. Принцесса Данаяль осыпала лицо и шею голубой сияющей пудрой. На скулы ее, а иногда и на обнаженные плечи, локти и кисти приклеивалась чешуя. Обыкновенно – из золотой фольги, но я видела однажды и настоящую, рыбную в тончайшей позолоте, и серебряную. В подражание Ее Высочеству многие л’лэарди-водяные при дворе носили на лице несколько чешуек. Риннэн часто клеила над губой три тонкие пластинки, покрытые розовым перламутром.

А тетя Кармира обожала бархатные мушки. А Эльяс красила веки и кожу вокруг глаз золотой пудрой… В общем, мне показалось, что ничего особенно эксцентричного я не делаю. Просто такая большая мушка на скуле. В виде маленькой бабочки из черной бумаги и красного атласа.

Глаза еще подвела тушью, чтобы не так заметна была асимметрия. Волосы гладко зачесала назад. Сережки мамины янтарные. Правый угол рта все равно продлен царапиной-усмешкой, но теперь это выглядит скорее вызывающе, чем жалко. А я и не хочу ходить с опущенной головой. Пусть весь свет видит, что я не считаю себя трусливой и виноватой.

Белое платье спрятала под черной пелериной. Оба цвета считаются траурными, но в сочетании – вполне себе повседневными. Дядя императора ведь погиб, официально уже объявили.

Мама как увидела:

– Немедленно умойся!!! – Не обычный ее нежный, слабый голосок, а рычание раненого зверя.

Я – бежать, спасая маскировку. Она – за мной. Тетя Кармира – за ней.

– Императорская невеста! Не тронь бабочку!

На шум выскочила бабушка.

– Вы посмотрите, л’лэарди… мама…

Бабушка посмотрела.

– Мерзость. Ты эти серьги у своей горничной отняла? Ха-ха-ха. А я тебе своих не дам. Гуляй как нищенка. Ха-ха-ха.

* * *

В здании Абаркады – помимо знаменитой на весь мир кофейни, государственной стихийной библиотеки, в которой хранились древнейшие магические фолианты, филиала Академии Четырех Стихий, исторических залов, где картины, гипсовые бюсты и старинное оружие безмолвно рассказывали прошлое Империи, помимо кабинета Авердана Второго Строителя, хранимого после его смерти в нетронутом виде, дабы любой из жителей Империи мог воочию взглянуть на место, где трудился великий созидатель, – помимо этого всего в Абаркаде находилась часть императорской сокровищницы, та часть, которую иногда открывали взглядам саган или вельможным гостям столицы. Тут хранились такие реликвии, как доспехи былых огненных императоров, оружие, написанные их рукою письма, указы, верховая упряжь для ящеров. В отдельном зале, охраняемом големами, – самый большой изумруд в мире, размером с человеческую голову, и золотые монеты, каждая больше моей ладони, с вычеканенными профилями правителей.

Нынче сокровищница пополнилась еще одной любопытной коллекцией. Для саган и знатных жителей столицы отворила двери выставка пойманных и плененных джинок.

Его Величество оказал честь стать первым посетителем. В сопровождении невест и придворных медленно вошел он в большой зал, увешанный полотнами со сценами сражений. Это был один из залов истории, повествующий о юности нашего государства, когда Империя еще не была империей, а саганам приходилось бороться за выживание и с народом людей, и с дальними родственниками – джинками, и с гигантами-ящерами, тогда вольно обитавшими по всем уголкам материка.

Вдоль стен были расставлены небольшие столики, на каждом из которых – бутылка тонкого стекла, запертая серебряной крышкой с восковой печатью. Седовласый жрец-чародей поведал, что печать эта – преграда, сквозь которую ни одна джинка никогда не вырвется на свободу, каким бы тонким ни казалось стекло для могучих детей изначальных стихий.

Бутылки даже разрешалось брать в руки. Я увидела вепряка-земляного, один его угрюмый глаз светил под самой крышкой, другой моргал на дне, к стеклу прильнула огромная бездонная пасть, не имевшая начала и конца. Стекло слегка дрожало изнутри. Вода притворилась водой, но, приглядевшись, я заметила крохотную, во много раз меньше моего ногтя, рыбешку, золотистой искоркой мелькавшую в бутылке.

Огня не было. Еще в одной «водной» бутылке старалась привлечь внимание красавица – то глазок синий покажет, то ушко розовое, на раковину похожее, или губки алые, или красную влажную глубину ракушки, – приглядевшись, что это была за «ракушка», я покраснела и поспешила отойти.

На следующем столике распласталась по стеклу птица, черные глазки-бусины – я их узнала. И с той секунды мне стало трудно дышать. Кажется, держа в руках эту дурацкую бутылку, я впервые поняла, что такое любовь.

Говорят, она благо, добро и все такое прочее. Нет, она вне этих понятий. Любовь не имеет ничего общего с долгом, добродетелью, порядочностью – ни с чем, что я прежде считала важным. Мне говорили, что я должна любить – говорили люди, саганы, книги, и я старалась любить все правильное. Но когда вдруг явилось истинное, вся эта правильность треснула по швам, расползлась на трухлявые нити. Сердце болело, билось о ребра, как моя птица о стекло. Я, как собственную, чувствовала ее жажду свободы, отчаянье, смертельную муку, боль – но ни за что на свете не отказалась бы от этой боли.

Позади стоял тот самый ветренник, который нашел меня в лесу.

– Какой ужас, не правда ли? – спрашиваю у него. – Это та самая птица, что едва не выклевала мне глаза! Страшно даже в руках держать!

Говорила нарочно громко. На меня многие обернулись. Среди придворных послышались смешки. Его Величество в сопровождении жреца тем временем переступил порог следующего зала, намереваясь, видимо, осмотреть всю коллекцию. Ветренник-придворный уверял, что джинки в бутылках совершенно безопасны. Как бы деликатно избавиться от его общества? Надеюсь, обратно будем возвращаться тою же дорогой. Исчезнуть бутылка должна в самый последний момент. Еще не знаю как. Бутылок с джинками семь штук всего – мало, заметят пропажу быстро. У входа и выхода из зала – по двое стражей, люди. Стоят ровно, смотрят прямо перед собой. Вроде не косоглазят. А на мне широкая плотная пелеринка, спадающая ниже пояса. Бутылки относительно небольшие…

* * *

– Л’лэарди Верана, вы окажете нам честь остаться с нами на чаепитие?

Вопрос, безупречно вежливый по форме, произнесен с издевательской интонацией.

– Если вы этого пожелаете, Ваше Величество, – приседаю в поклоне.

Это печально. Пропажу бутылки заметят скоро, если уже не заметили. Чем быстрее я покину Абаркаду, тем лучше.