Руководство для домработниц - Лусиа Берлин

– Да! – сказала я, наконец. – Но это чуть ли не единственное, в чем меня не обвиняют.

– Если б я это писал, обвинили бы. Изнасилование по статутному праву.

Я так вымоталась, что меня разобрал смех, и адвокат еще сильнее взбеленился. По статутному праву. Мне представляется Пигмалион или какой-нибудь итальянец, насилующий “Пьету”.

– Ты извращенка, – сказал он. – Тебя обвиняют в прилюдном совершении полового акта с несовершеннолетним.

Я сказала ему, что пыталась смыть кровь с глаз Джесса, чтобы он мог их открыть.

– Правда что ли? Лизала? – фыркнул он.

Могу себе представить, что в тюрьме – вообще ад кромешный. Отлично понимаю, что заключенные в такой обстановке становятся только хуже. Мне, например, захотелось этого адвоката убить. Я спросила, что дальше. Он сказал, что мне предъявят обвинения и назначат дату судебного разбирательства. Я приду, не признаю себя виновной, и мне остается лишь надеяться, что дело попадет к относительно мягкому судье. Набрать в этом городе жюри присяжных – отдельная проблема. Тут собрались сплошь ультраправые, верующие, тут косо смотрят на наркотики и сексуальные преступления. “Ангелы ада” в их глазах – отродье Сатаны, а про марихуану и толковать нечего.

– У меня не было марихуаны, – сказала я. – Ее подбросил полицейский.

– Ага, конечно. В благодарность за минет или как?

– Вы вообще собираетесь меня защищать или обвинять?

– Я ваш государственный защитник, назначенный судом. Увидимся на процессе.

Джо тоже привели в суд, он был скован кандалами с целой вереницей других мужчин в оранжевых комбинезонах. На меня он даже не посмотрел. Я была вся в синяках, волосы вокруг лица сбились в колтуны, халат едва прикрывал задницу. Потом Джо честно признался: я была такая чумичка, что он притворился, будто мы не знакомы. Нам обоим велели явиться в суд в январе. Когда дело Джо дошло до разбирательства, судья просто расхохотался и отклонил иск.

Я позвонила домой. Еле решилась сознаться Бену, где я нахожусь. Стеснялась к кому-то обратиться, чтобы за меня внесли залог, и пришлось ждать еще сутки, чтобы меня выпустили под честное слово. Я сглупила – чтобы выйти на свободу, попросила их позвонить директрисе моей школы. Эта женщина относилась ко мне с симпатией, с уважением. Я еще пока не догадывалась, что люди будут меня осуждать. Теперь мне самой непонятно, как я могла быть такой слепой, но теперь-то я трезвая.

Полицейские сказали, что Джо просит меня внести за него залог, и, когда меня отпустили, я пошла к лицензированному поручителю. Должно быть, сумма была небольшая, потому что я выписала ему чек.

В какой стороне аэропорт, мы вычислили. Но это все равно, как видеть Эверест. Только кажется, будто близко. Мы шли пешком под дождем, в ледяной холод, милю за милей. Шагали почти весь день. Много смеялись, даже после того, как попытались пройти напрямик через собачий питомник. Лезли на забор, а под нами лаяли и рычали доберманы. Эбботт и Костелло. Когда мы дошли до автострады, никто не соглашался нас подбросить. Ну, не совсем… какой-то мужик на грузовике все-таки остановился, но мы уже почти дошли, помахали ему – езжай.

Это было самое ужасное во всей ситуации. Я серьезно. Как мы искали мою несчастную машину. Мы обошли все ярусы, от края до края – а они там бескрайние, – поднимались все выше и выше, а потом спускались вниз, и все кружили и кружили, пока оба не разревелись. Рыдали, как младенцы, от усталости, голода и холода. Один черный старик увидел нас и не перепугался, хотя мы были все мокрые и плакали, как дурачки. Его даже не смущало, что мы заляпаем и намочим сиденья в его чистеньком старом “хадсоне”. Он возил нас наверх и вниз, кругами, кругами, твердя, что Господь милосердный нам наверняка поможет. А когда мы нашли машину, все хором сказали: “Слава Тебе, Господи”. Когда мы вылезли, он сказал нам: “Благослови вас Бог”. “Благослови вас Бог и спасибо вам”, – сказали мы с Джо в унисон: так отвечают в церкви.

– А дед-то – ни хрена себе ангел.

– Самый настоящий ангел, – сказала я.

– Ага, я и говорю. Реальный ангел.

В бардачке лежала бутылка “Джим Бима”. И в ней еще оставался виски – больше половины. Мы врубили печку, сидели в машине с запотевшими стеклами, ели колечки “Чириоз” и сухарики из пакета с кормом для уток, допивали виски.

– Это самая вкусная еда в моей жизни, – сказал Джо. – Клянусь.

Пока ехали домой под дождем, молчали. Джо вел машину. Я беспрерывно стирала пар со стекол. Попросила его не рассказывать моим детям и Джессу про копа и про всю кучу обвинений. “Это было нарушение общественного порядка, идет?” “Лады”, – сказал он. И мы окончательно примолкли. Я не чувствовала себя виноватой, не чувствовала стыда, не волновалась – никаких там “во что я влипла”, “что мне теперь делать”. Я думала о том, что Джесса больше нет рядом.

* * *

Прежде чем поехать к Джессу, я попытался позвонить Черил, но она бросила трубку; попробовал еще раз – включился автоответчик. Я собирался поехать на машине, но парковаться в их районе было боязно. Но и ходить по их району страшновато. Пожалуй, обо мне кое-что говорит тот факт, что я оставил свой “порше” в офисном гараже и дошел до их квартиры пешком – за семь или восемь кварталов.

Дверь подъезда – сосновая, исчерканная граффити, за решетчатой калиткой. Я позвонил в домофон, дверь распахнулась, и я вошел в пыльный мраморный вестибюль, озаренный солнцем через звездообразное потолочное окно на уровне четвертого этажа. Все еще великолепное здание, облицованное мрамором и керамической плиткой, витая лестница, потускневшие зеркала в рамах в стиле ар-деко. Какой-то человек спал, привалившись к декоративной урне; господа, которые попадались мне на лестнице, прятали лица, но все равно казались мне смутно знакомыми: то ли в суде встречались, то ли в тюрьме.

Пока я взбирался, я выбился из сил, меня мутило от запахов мочи, дешевого вина, прогорклого растительного масла, пыли. Открыла Карлотта. Улыбнулась: “Входите”. И я вошел в их мир ярких красок, где пахло кукурузным хлебом и красным чили, лаймами, кинзой и ее духами. Комната с высоким потолком, с высокими окнами. На начищенном паркете – восточные ковры. Горшки с комнатными растениями: исполинские папоротники, кусты бананов, “райские птицы” – стрелиции. Из мебели в этой комнате была только кровать с красными атласными простынями. За окном, озаренные вечерним солнцем, – золотой купол Абиссинской Баптистской церкви, роща высоких старых пальм, поворот ветки БАРТ. Очень похоже на Танжер. Выждав, пока я налюбуюсь, Карлотта протянула мне руку:

– Спасибо, что помогаете нам, мистер Коэн. Рано или поздно я смогу с вами расплатиться.

– Об этом не волнуйтесь. Я рад вам помочь, – сказал я, – особенно после того, как прочел рапорт. Очевидное искажение фактов.

Карлотта была высокая и загорелая, в мягком белом платье из джерси. На вид – лет тридцать, “ладная”, как сказала бы моя мать. Она изумляла меня еще сильнее, чем их квартира, еще сильнее, чем Джесс… Нет, вряд ли сильнее, чем Джесс. Легко вообразить, почему все столбенеют, видя их вдвоем. Я уставился на нее – не мог с собой совладать. Обворожительная. Не в смысле “хороша собой”, хотя и это тоже. Сколько в ней грации. Если процесс все же начнется, в зале суда она будет смотреться великолепно.